Узолу возле Охлебаихи перегораживала плотина с мельницей. Через эту плотину, или, по-местному, «маленький мосток» из заузолья в Городец шли обычно возы с лаптями, которые плели во многих лесных заузольских деревнях.

От мельницы в Охлебаихе, наверное, и пошла фамилия Мельниковых. И два из них — братья Лазарь и Антон Васильевичи — известны как мастера, с которых тут началось совершенно новое искусство.

Инкрустированные донца иногда подкрашивали растительными красками. Делали это и братья Мельниковы. Но Лазарь Васильевич стал подкрашивать не отдельные детали, а все донца, по существу расписывал их. Более того, он вырезал на них уже не условно-символические картинки, как это делали раньше, а довольно жизненные жанровые сценки: укрощение коней, охотники с собаками, посещение невест. Фигурки обозначал резным контуром и каждую расписывал в несколько цветов, да еще с мелким орнаментом. Фон сделает ярко-желтым, а на нем немного киноварно-красного, коричневого и звонко-голубые пятнышки птиц, цветов, дамских зонтиков. Работал всего четырьмя красками, а кажется, что его донца лучатся солнечным светом, полны движения, все в них живет и что это вообще какой-то особый, маленький, очень привлекательный и очень отрадный мир.

А вот младший брат его — Антон в конце шестидесятых годов совсем оставил резьбу и только расписывал донца. И как расписывал! Его картинки, несмотря на свою наивную условность, это уже полный, настоящие жанр, причем, весьма психологичный, так как каждый персонаж наделен у него характером и определенным состоянием, а во многих сценках есть и внутреннее действие, сюжет.

Он первым написал сцены торжественных застолий свиданий, прогулок, обстановку тех времен с часами-ходиками, тогдашние наряды, совершенно новых по обличию коней, пестрых ярких жар-птиц. Первым ввел богатое обрамление картинок орнаментами с остролистыми ветками и большими цветами, похожими на розы, среди которых попадались и совсем необычные — черного цвета.

Производственно роспись, конечно, намного выгодней, чем резьба. Мастера поняли это быстро и вскоре на Узоле уже ничего не резали, не инкрустировали, а только «красили», и каждый делал уже в два, в три раза больше донец — они же были товаром, шли на продажу.

Но вот что любопытно: росписи эти совершенно не похожи на резьбу, только конь и птица на головках сохранились. На самой же доске в двух окаймленных окошках, вверху и внизу изображались тематические сценки, в основном веселые, праздничные. А между окошками с картинками на каждом донце тогда же появились так называемые «решетки» — широкие полосы с мельниковскими цветами невиданной формы. Их стали звать розами-купавками (обратите внимание: купавка — производное от купавы, от Купалы — это по Далю). Но на розы они не похожи и выглядят так: на широкой чашечке с овальными лепестками сидит круглый бутон, а на нем шарик в виде коробочки, и все это в белых упругих полосках-оживках; напружиненный получался цветок, вот-вот лопнет, раскроется. А вокруг него обязательно зеленые веерообразные листья — папоротник. А сам цветок то алый, то желтый, то синий, но чаще всего черный.

Помните, как праздновался Иван Купала, как в эту ночь никто не спал, жгли костры, прыгали через них, пели и водили хороводы, собирали травы, а самые смелые отправлялись в леса искать цветок папоротника — цветок счастья. Тут, под Городцом, этот праздник был из самых любимых, во все времена праздновался, курцевско-косковские парни и мужики все соседние овраги облазили в поисках этого цветка — Скобенинский овраг, по-здешнему враг, Вилюху, Воронихинский, Орехи. Вдоль Узолы их много. А некоторые даже будто бы и на Керженец и к Светлояру хаживали.

Бывал ли там и Антон Васильевич Мельников, неизвестно, но в оврагах-то по молодости был наверняка. И, наверное, рассуждал потом так: «Сколько народу сказывало, что даже золото в руках держали, однако и им в конечном счете не повезло — перекрестились от страну и все исчезло. Выходит, еще какой-то секрет есть у того цветка. Но какой? Может, пока он рядом — и сундуки рядом, а отошел от тебя — и нет ничего. Истинное дело, он ведь насовсем-то в руки никогда никому не давался. На минуты только, на час, а потом — фью-ить! — и нет. А если бы удержать его при себе, может, все и свершилось бы? Но как удержать?»

Вот и придумал: удержать хотя бы в мечте — изобразить его.

«Но он же чудо-цветок — какой же формы? какого цвета? Может, синенький, как васильки? Или желтый? Или тлеющий, как уголек? Но чудо же! Чудо! Значит, вероятней всего — черный. Черного цветка-то на земле еще не видывали, а по всему выходит — должен быть. Должен!..»

Ученые могут улыбаться, они подобные явления объясняют иначе. Но ведь и поэтический мотив или толчок играет не менее важную роль в искусстве, в том числе и народном, чем, скажем, традиция или законы построения орнамента. Ведь в Охлебаихе, в Курцеве, в Коскове и в других ближних деревнях люди росли с этой и с другими красивыми легендами, они сопровождали их от колыбели до самой смерти. И они были по натуре художниками, этот Антон Мельников и остальные узольские люди. Потому и были художниками, что такие легенды жили с ними и в них.

Черная роза.

У этого цветка своя красота — необыкновенная и таинственная. Скользнешь по нему невнимательным, равнодушным взглядом — ничего не заметишь. А вглядишься в его черную черноту, и она тебя словно к себе потянет, и в ней какие-то смутные тени увидятся, отливающие то бордовым, то пламенно-синим, то еще каким-то цветом, они двигаются, но что это за тени — разобрать невозможно, и тайна цветка становится от этого с каждой минутой еще сокровенней, и от него уже не хочется отрываться, хочется вглядываться, вглядываться.

Выходит, чудом оказался сам этот цветок — единственный черный цветок во всем русским народном искусстве.

Всего росписью в середине девятнадцатого века в Городецкой округе, по земской справке, занимались тридцать четыре семьи, в которых насчитывалось около семидесяти мастеров. Рассказы односельчан рисуют нам их как людей с достаточно широким кругозором, у которые в доме можно было найти книжку и газету… Они не только владели в совершенстве своим мастерством, но могли переписать старинную рукопись, подновить икону и фреску в церкви. Осенью и зимой, когда не работали по хозяйству, каждый мастер успевал за неделю изготовить (в этом участвовали и другие члены семьи) и расписать пятнадцать-двадцать донец. Кто-нибудь из семей их потом и на базары возил в Городец или в Нижний Новгород, или еще дальше. И охотней всего там