Нико, по-прежнему стоявший рядом с ними. – Спасибо, что ты помогала Нине.

– Она тоже помогала мне.

– И все равно я безмерно тебе благодарен. Мы будем рады, если ты станешь частью нашей семьи. Я хочу, чтобы ты знала – наш дом всегда будет для тебя родным. Всегда.

* * *

Вскоре Стелла опять заснула, а Нина и Нико не сомкнули глаз до самого утра. Она сидела у него на коленях, в кольце объятий, и хотя в комнате ожидания, кроме них троих, никто не ночевал, это было довольно смело. Чувствуя себя в надежном укрытии, Нина рассказывала мужу свою историю. Она поведала ему о себе почти всю правду, умолчав лишь о некоторых самых страшных и горьких подробностях.

Нико услышал о Больцано и «нулях», об ужасной «переброске» в Биркенау, об «отборе» и о женщинах, чьи имена она так и не узнала. О том, как ее собственное имя заменили набором цифр. О дымящих печах и об aufseherin с мертвым пронзительным взглядом. О дне, когда она впервые поняла, что стало с ее родителями. О Стелле. О стылых мрачных месяцах существования в безымянном лагере в Чопау. О Георге, целебной мази и oberaufseherin. О тифе и Терезине. И о том, как она проспала окончание войны.

Нико снова заплакал, когда она показала вытатуированный на своей руке номер, и какое-то время они молчали. Нина прижалась ухом к его груди, слушала, как бьется его сердце, и думала, что никогда не забудет эту ночь. Она всегда будет благодарна за этот дар – за умиротворяющее биение его сердца.

– Что было после того, как тебя арестовали? – спросила она спустя несколько минут.

– Меня тоже отвезли в Верону. Раздели догола, бросили в камеру и оставили в одиночестве. Я помню только, что мне было очень холодно. Через несколько дней пришли солдаты, бросили мне какие-то лохмотья и затолкали в грузовик. Цвергера я больше не видел.

– Тебя тоже отправили в Больцано?

– Да, но в том лагере я провел всего пару дней, а потом меня повезли на поезде во Флоссенбюрг. Когда я немножко пришел в себя и смог работать, меня стали переводить из одного рабочего лагеря в другой. Однажды я оказался в Хемнице. Это совсем недалеко от Чопау.

– О, Нико, я тогда все отдала бы за то, чтобы повидать тебя, просто взглянуть одним глазком издалека, чтобы знать, что ты жив…

– Когда американцы были уже всего в паре дней пути, охранники заставили нас идти пешком в Дахау. Тех, кто спотыкался и падал, пристреливали на месте или оставляли на обочине умирать. До сих пор не верю, что я уцелел.

– Ты так исхудал…

– Ты не поверишь, но после освобождения я успел набрать двадцать килограммов. Знаешь, мне очень повезло – я попал в американский военный госпиталь в Линце, и врачи там знали, как помочь человеку в крайней степени истощения набрать вес так, чтобы его не убить. Мне повезло, но… – Он тряхнул головой, словно хотел избавиться от страшных воспоминаний.

– Мы оба многое пережили, – сказала Нина.

– Я знаю, что ты рассказала мне лишь часть того, что тебе пришлось вынести. Малую часть. Обещай, что когда-нибудь расскажешь всё.

– Когда-нибудь, да. Однажды. Но не сейчас. Сейчас мы оба не можем об этом говорить вслух.

– Надеюсь, ты найдешь в себе силы простить меня. Я хотел быть героем и никогда не думал о том, что будет с тобой, если меня арестуют. Мне так жаль, любимая…

Нина выпрямилась и развернулась у него на коленях так, чтобы заглянуть ему в глаза.

– Нико, послушай меня. Мне не за что тебя прощать. Я выжила, и ты тоже выжил. И знаешь, что будет дальше?

Он заулыбался – той самой лукавой улыбкой, по которой Нина так скучала, и любовь к нему вспыхнула с новой силой.

– Нет, не знаю. Расскажи-ка.

– Мы поужинаем втроем. Меню будет самое восхитительное – два сморщенных яблока, кусочек сыра и краюха черствого хлеба. Запьем это великолепие водой из питьевого фонтанчика. Чистой водой, не как-нибудь. А потом продолжим ждать рассвета, и ты будешь меня обнимать. Мы сядем на первый утренний поезд, идущий на юг, и к завтрашнему ужину будем дома.

Глава 32

В итоге им понадобилось еще два дня, чтобы добраться до цели этого долгого путешествия, потому что поезд, на который они втроем сели тем утром, довез их только до Тренто. Оттуда пришлось идти пешком и ловить попутки, одну за другой. Их извилистый путь лежал на восток, вокруг Чима-Додичи, а затем на юг по берегу реки Бренты.[83]

В Примолано Нико нашел для них места в пустом фургоне, направлявшемся в сторону Бассано. Водитель извинился и сказал, что не может потратить время и бензин на то, чтобы по дороге сделать крюк и высадить их в Меццо-Чель.

– Старый мост бомбили в феврале, – добавил этот человек. – Он не обрушился целиком, но на машине по нему не проедешь, только пешком можно. А на восточном берегу вы легко найдете кого-нибудь, кто подбросит вас до деревни.

Прогулка по некогда прекрасному мосту всех повергла в уныние – палладианские арки превратились в груды почерневших от копоти брусьев, а пару раз Нина думала, что они вот-вот упадут в бурные воды Бренты. По улицам старого города на другом берегу тоже трудно было пробраться – пришлось перелезать через груды камней, и до северной окраины они шли целую вечность. Но наконец вдали показались знакомые холмы.

– Я уже вижу дом, – заявил Нико, но Нина смотрела назад, на аллею у древней городской стены. Деревья на той аллее были украшены лентами, медалями и венками из давно увядших цветов.

– Там повесили партизан, – сказала она. – Ты помнишь? Бедный Пауло… Бедный мальчик. Он это видел.

– Я помню, – кивнул Нико. – Посмотри, какой сегодня чудесный день. До дома уже рукой подать. Ты идешь?

Они зашагали дальше, осеннее солнце согревало им спины, и Нина издалека увидела белоснежный шпиль колокольни на пьяцце, который сначала был точкой, потом рос по мере приближения и превратился в высокую башню, когда они одолели последний холм перед деревней. И хотя сейчас Нине казалось, что склон круче, чем ей запомнилось, каждый шаг по нему был для нее желанным и бесценным.

Прежние, посыпанные гравием дороги в деревне замостили булыжниками; тесно посаженные домики на главной улице Меццо-Чель исчезли, уступив место широкому пространству площади, зато впереди, незыблемые и неизменные, виднелись универмаг братьев Фаваро, сапожная мастерская, булочная и остерия. Скамейки перед остерией были по-прежнему заняты десятком седовласых мужчин.

Нина постаралась не думать о том, как она в последний