Девушки согласно закивали головами.

— А когда мы проезжали вдоль железной дороги, идущей вдоль Амурского залива, как подсказал нам Степа, то были поражены великолепными песчаными пляжами вдоль его берегов. Мы остались очень довольны этой поездкой.

— Особенно был доволен извозчик, когда я рассчитывался с ним, — хохотнул Степан.

Все дружно поддержали его «тонкий» юмор.

Андрей Петрович наполнил бокалы, а затем позвонил в колокольчик.

В каюту вошел Федор с большим серебряным подносом, на котором горкой лежали довольно большие, чуть дымящиеся ярко-красные ракообразные существа.

— Креветки! — радостно воскликнул Петр Михайлович, как будто встретил старых знакомых. — Ведь мы их, вот таких больших, а не тех, которыми нас угощали в английском ресторане в Портсмуте, впервые отведали с моим другом Ильей в бухте, открытой нами, в заливе Стрелок. Да еще угощали ими командира «Аскольда» Унковского и генерал-губернатора Восточной Сибири графа Муравьева-Амурского.

— Здесь, во Владивостоке, их называют чилимами, папа, — уточнил Степан.

— Принимается, Степа!

— И когда же это было, Петр Михайлович? — поинтересовалась Александра Васильевна не столько для себя, сколько для невесток.

— В 1859 году.

Девушки переглянулись — их тогда ведь не было еще и в проекте.

— Тогда я был лишь мичманом, а Владивостока не было и в помине, как и слова «чилим».

— Какие мы с тобой уже старые, Петр Михайлович, — с грустью вздохнула Александра Васильевна.

— Глядя на тебя, дорогая, — поцеловав ей руку, улыбнулся он, — этого никак не скажешь.

Александра Васильевна благодарно посмотрела на него.

Между тем Андрей Петрович деловито раскладывал по десертным тарелкам креветки, которые вызывали у женщин явную настороженность. Петр Михайлович, обратив на это внимание, усмехнулся. Взяв в руки одну из них, он отломил ее головогрудь и положил ее на тарелку, а затем, удерживая появившуюся розовую мякоть двумя пальцами, вытянул ее из панциря. Все, затаив дыхание, внимательно наблюдали за его нехитрыми манипуляциями. А когда он, блаженно зажмурившись, стал ее разжевывать, они дружно стали повторять его действия.

— Отменная, между прочим, закуска! — вынес свой вердикт и Андрей Петрович.

— И где же ты достал это чудо, Андрюша? — заинтересованно спросил Петр Михайлович.

— О креветках или чилимах, как правильно сказал Степа, я узнал от командира «Громобоя». Их ловили в бухте Парис Русского острова, что по ту сторону пролива Босфор-Восточный, — уточнил он, — умельцы из его команды. У меня с ним сложились довольно дружеские отношения, и поэтому по моей просьбе он сегодня же сразу после завтрака послал туда свой паровой катер, и пока мы были с ним на совещании, которое проводил ты, папа, его матросы под командой унтер-офицера наловили ведро чилимов и доставили их сюда, на «Богатырь».

— Спасибо тебе, Андрюша, за столь дорогой для меня подарок. Это напоминание о моей флотской молодости, — благодарно улыбнулся Петр Михайлович. — Не зря же граф Муравьев-Амурский так нахваливал креветок, предрекая большое будущее Уссурийскому краю. А когда «Аскольд» прибыл в бухту, которой он дал название Золотой Рог, то принял решение основать здесь военный пост Владивосток.

— Именно тогда, папа, и был назван твоим именем знаменитый мыс в бухте Золотой Рог? — спросил Степан.

— Ты прав, Степа, именно тогда, — ностальгически вздохнул Петр Михайлович, вспоминая молодые годы, когда все было еще впереди. — И самое интересное, что именно граф утвердил предложение командира «Аскольда» Унковского назвать этот величественный мыс «мысом Чуркина», правда, с существенной оговоркой — как аванс за будущие заслуги мичмана перед Отечеством.

Александра Васильевна с бокалом в руке произнесла тост:

— За твои, Петр Михайлович, заслуги перед Отечеством, которых ты достиг, я на правах матери хозяина этой замечательной каюты предлагаю осушить наши бокалы. А также за наших сыновей, несущих службу на крейсере «Богатырь», боевую мощь которого мы сегодня благодаря нашим дорогим мужчинам ощутили и увидели своими собственными глазами.

* * *

Когда Андрей Петрович со Степаном, проводив дорогих гостей, вернулись в свою каюту, к нему, не стесняясь присутствия лейтенанта, обратился его вестовой:

— Покорнейше прошу вас, ваше высокоблагородие, извинить меня за мою дерзость, проявленную по отношению к их высокопревосходительству, вашему отцу.

— Что, Федор, совесть заела? — усмехнулся тот.

— Так точно, ваше высокоблагородие, — тяжко вздохнув, признался вестовой. — Места себе не нахожу от стыда…

— А ты бы, дурья твоя голова, вначале бы думал, что и кому говорить! — вспылил Степан Петрович. — Скажи спасибо нашей матери, а то бы шагом марш на гауптвахту, а затем и вообще вон с крейсера, чтобы и духа твоего здесь не было!

Вестовой слушал лейтенанта, низко опустив голову и признавая его правоту.

«Видимо, он все это время только и думал об этом», — догадался Андрей Петрович, а вслух сказал:

— Повинную голову, как известно, меч не сечет. А посему служи так же, как служил до сих пор, но при этом ворочай мозгами! А они у тебя, как я убедился, все-таки есть.

— Есть ворочать мозгами! — чуть ли не вскричал от радости вестовой, преданно глядя на командира.

Братья откровенно рассмеялись, видя резкую перемену в настроении матроса.

— А сейчас накрой стол уже на троих по малой программе и позови ко мне старшего офицера! — приказал капитан 1-го ранга. — Думаю, нам есть о чем поговорить с ним, — посмотрел он на брата. — Ведь так, Степан Петрович?

— Безусловно, Андрей Петрович! — с готовностью подтвердил тот.

— Есть накрыть стол на троих по малой программе и позвать к вам старшего офицера! — бодро ответил вестовой и выпорхнул из каюты.

— Много ли надо человеку для счастья?! — задумчиво сказал Андрей Петрович, глядя ему вслед.

— Только, как я понимаю, для счастья заслуженного, — уточнил тем не менее Степан.

Старший брат улыбнулся:

— Не будь таким уж привередливым, Степа. Любое счастье — оно счастье и есть.

* * *

Контр-адмирал Иессен не зря был озабочен противодействием попыткам японцев бомбардировать Владивосток со стороны моря — ведь он оставался единственным военным портом России на театре военных действий на Дальнем Востоке.

И если зимой 1904–1905 годов адмирал Того, несмотря на подавляющее превосходство в силах, не решался на активные операции против Владивостока, готовясь к встрече со 2-й Тихоокеанской эскадрой и опасаясь возможных потерь на русских минных заграждениях, часть которых прикрывалась артиллерийским огнем береговых батарей, усиленных за время войны и установленных на Русском острове, то после Цусимы обстановка коренным образом изменилась. Японцы из захваченных русских броненосцев сформировали в составе Соединенного флота свою 4-ю броненосную эскадру, и, казалось, могли начать наступление на Владивосток. Однако японскому командованию впервые в истории морских войн пришлось учитывать серьезную опасность: важное место в обороне Владивостока заняли русские подводные лодки.