Уже в большей степени для протокола, чем по другим причинам, я несколько позже (23 ноября 1948 года) представил генералу Маршаллу свои размышления в виде документа, который озаглавил «Некоторые соображения по поводу заключения Североатлантического договора».

Я вполне осознавал, что уже не смогу воспрепятствовать движению в сторону подписания этого договора, но ведь я пока еще возглавлял группу планирования и полагал: генералу будет полезно знать мое личное мнение по проекту НАТО.

Опасность для будущих европейских партнеров НАТО, считал я, заключена в сфере политики и состоит в угрозе распространения коммунизма на новые районы континента политическими средствами. И эта опасность намного больше военной. Мораль западноевропейцев нуждается, вне всякого сомнения, в укреплении, что и может дать этот пакт.

Однако одновременно возникнет угроза, что предпочтение в решении возникающих проблем будет отдано военной силе в ущерб экономическому развитию и вместо поисков путей мирного разрешения европейских трудностей.

Вместе с тем я отметил, что такая точка зрения начинает уже повсеместно брать верх. Прискорбно то, что она не адресована главной опасности, и с этим придется считаться. В определенной степени мы вынуждены потворствовать этому, так как в противном случае это может вызвать панику и чувство неуверенности у западноевропейских народов и сыграть на руку коммунистам. При этом нам следует иметь в виду, что потребность в создании альянса и проведении перевооружения в Западной Европе носит субъективный характер и связана с тем, что западноевропейцы не смогли правильно определить собственную позицию. Лучшей их ставкой по-прежнему является борьба за экономическое возрождение и внутриполитическую стабильность. Интенсивное перевооружение обязательно не только нанесет ущерб этим их усилиям, но и будет способствовать созданию представления о неизбежности новой войны, что отвлечет их от решения более важных задач.

В заключение я настоятельно рекомендовал, исходя из того, что для формализации отношений между странами Североатлантического альянса потребуется довольно длительное время и сам договор, находившийся в стадии подготовки, явится своеобразным успокоением для европейцев. Пакт этот не следует рассматривать как основной ответ на усилия русских по установлению своего доминирующего положения в Западной Европе и как замену собой всех остальных необходимых шагов. Насколько уместной была эта формулировка, станет очевидным при рассмотрении вопроса о Германии.

В дополнение к рассуждениям о целях, которые могут быть достигнуты заключением этого пакта, я рекомендовал не принимать в него страны, не относящиеся к североатлантическому региону. Этот принцип исключил бы из их числа Грецию и Турцию и, возможно, даже Италию. Я исходил из главного: чтобы у советских лидеров не сложилось впечатления об агрессивном окружении Советского Союза.

К тому времени режимы в Греции и Турции были антикоммунистическими. Однако делать из этого главный критерий для приема тех или иных стран в состав альянса было, на мой взгляд, рискованно. К тому же они – в частности, турецкое правительство – еще не подтвердили приверженности идеям демократии и свободы личности. Этот критерий мало подходил и для Португалии. Поэтому стандартом для членства в союзе должна была стать география. В этом не было бы никакой двусмысленности и свидетельствовало только об оборонительной направленности Североатлантического альянса. Я и сейчас не вижу никаких других причин для принятия Греции и Турции в альянс, кроме желания определенных кругов в нашем правительстве иметь там военные базы, и считаю прискорбным, что мы тогда пошли на это.

Мы также могли бы заявить в односторонней декларации о важности вхождения западноевропейских стран в названный союз для нашей безопасности и оказать им в его рамках ту военную помощь, которую сочли бы необходимой, исходя из собственных интересов. Требования же оказания этими странами помощи Соединенным Штатам в случае начала войны с Россией являлись не только вредными, не вызванными необходимостью, и неудачными, но и отрицательно сказывались на их отношениях с Советским Союзом и ставили под вопрос оборонительный характер самого альянса, выставляя на осмеяние его название – «Североатлантический».

В определении круга стран, подлежащих объединению для решения совместных политических целей, наибольшую трудность представляет собой вопрос – не кого включить, а кого исключить. Именно в этом и состоит дополнительный аргумент против создания подобных союзов, говоря другими словами, против официального наименования круга друзей. В Госдепартаменте, однако, в то время господствовала тенденция, особенно среди сотрудников европейского отдела, приблизить альянс как можно ближе к границам Советской России. Если я не ошибаюсь, тогда же было оказано довольно ощутимое давление на Швецию, чтобы побудить ее к вступлению в альянс. Мне это казалось не только не необходимым, но и нецелесообразным. Мое предубеждение отпало бы в случае, если финны продолжали бы проводить независимую политику, исходя из статуса нейтралов, что могло бы реально ограничить советское влияние в регионе.

Другое дело Италия. Наше военное присутствие там было вызвано необходимостью решения проблем с Триестом и подписанием мирного договора с Австрией. Ни тогда, ни позже я не подвергал сомнению такую постановку вопроса. Что же касалось принятия Италии в военный союз с нами, это было, как говорится, «из другой оперы». Однако, поскольку ставился вопрос о заключении военного союза Соединенных Штатов с западноевропейскими странами, исключить Италию из этого мероприятия было, по общему признанию, довольно трудным делом, с учетом сложности и деликатности установления там баланса сил во внутриполитической борьбе. Лучше всего было бы вообще не заводить разговора о Североатлантическом альянсе. Ведь Италия не являлась даже членом Брюссельского союза. Если бы мы в 1948–1949 годах ограничились гарантиями, данными Брюссельскому союзу, и принятием программы оказания необходимой военной помощи его членам, чтобы поддержать их морально (в конце концов, это и есть главная суть дела), то проблема с членством Италии в альянсе и не возникла бы вообще.

Переговоры о создании Североатлантического пакта были перенесены на период после осенних выборов 1948 года. (Как мне представляется, очень многие вопросы в то время откладывались либо в связи с предстоящими выборами, либо с уже проводящимися, поскольку они были связаны с возможным изменением в целом ряде подходов к различным проблемам.) Когда настало время подготовки окончательного текста договора, меня – как по иронии судьбы – Ловетт назначил председателем «международной рабочей группы», чтобы заняться языком и стилем договора. Формальная ответственность за эту работу лежала, естественно, на Ловетте, от которого я получал указания и инструкции. В начале и конце нашей работы состоялись встречи (на которых председательствовал сам Ловетт) глав представительств различных стран – в основном это люди, работавшие непосредственно в группе. Надо отдать Ловетту должное за успешное окончание нашей работы.

Однако большой радости эта работа мне не доставила. Мне, в частности, не нравилось находиться в положении человека, должного выражать мнение неупоминавшихся личностей из состава законодательных органов страны – мнение, которое я сам воспринимал в весьма лаконичной форме и не мог бы толком объяснить суть затрагивавшихся вопросов, поскольку сам не разделял ее.