Не зря героин называют героином[160]. Он как настоящая искусительница. Можешь потреблять эту штуку месяц или около того и потом бросить. Или можешь куда-нибудь уехать, где его не достать, и ничто не будоражит – просто была вот такая штука, которую ты попробовал. И денек ты можешь себя чувствовать как при гриппе, но на следующий день ты бодрый и активный, самочувствие прекрасное. А потом ты опять с ней встречаешься и пробуешь еще какое-то время. Типа несколько месяцев. И в следующий раз у тебя грипп уже на пару дней. Ну и фигня, о чем базар вообще? Это, что ли, и есть ломка? В моем сознании эти вещи не всплывали на поверхность, пока я не подсел уже как следует.

Вкрадчивая штука. Подминает тебя не спеша. Третий или четвертый раз – вот тогда до тебя доходит. И тогда начинаешь экономить, делаешь это иглой. Но я ширяться так и не начал. Нет, все это внутривенные красоты были не для меня. Я никогда не гонялся за яркими ощущениями – мне было нужно что-то, на чем я могу долго держаться на ногах. Если ты вводишь героин внутривенно, ты получаешь невъебенную вспышку в мозгу, но потом, часа через два, тебе захочется еще. К тому же набиваешь себе эти дорожки на руках, а я не мог себе позволить, чтобы их видели. И по-любому вены у меня хрен найдешь, прячутся так, что даже врачи не достают. Так что я всегда колол себе в мышцу. Мог воткнуть иголку и вообще ничего не почувствовать. А ввод, физический эффект, если все правильно делать, вызывает больший шок, чем то, что впрыскивается. Потому что, пока вкалывающий реагирует, игла уже вошла и вышла. Особенно интересно в задницу. Не очень политически корректно, правда.

* * *

Это был очень продуктивный, очень творческий период: Beggars Banquet, Let It Bleed – тогда родилось несколько отличных песен, но чтобы наркотики сами по себе влияли на мою продуктивность – мне так никогда не казалось. Может, поменялось несколько аккордов, какие-то куплеты здесь и там, но, что касается сочинительства вообще, я никогда не чувствовал, что меня как-то убывало или, наоборот, перло больше обычного. Для меня герыч был не помощником в работе и не средством отвлечься. Я, скорее всего, написал бы Gimme Shelter независимо от того, торчал бы или не торчал. Эта штука не влияет на понимание, просто в каких-то случаях добавляет настырности, помогает не отпускать какую-то вещь дольше, чем в нормальном состоянии, чем если бы ты поднял руки и сказал: эх, мне до нее сейчас не докопаться. На препарате ты иногда способен долбить ее и долбить не переставая, пока не получишь что надо. Я никогда не верил в эту туфту про другой уровень, как все саксофонисты, которые начинали торчать, потому что думали, что только из-за этого Чарли Паркер и стал великим. Наркотик, как и все остальное в этом мире, – он может оказаться тебе либо полезен, либо вреден. Или по крайней мере он может решать какие-то твои задачи. Горка героина, когда она насыпана на столе, – совершенно безобидная вещь. Вся разница в том, что будет, когда ты введешь ее в организм. Я пробовал кучи других наркотиков, которые мне не покатили никак и на которые я поэтому сразу забивал.

Наверное, героин заставлял меня больше сосредотачиваться или чаще доводить дело до конца, чем я был бы способен в нормальном состоянии. Но это не совет. Жить жизнью торчка не советую никому. Я держался на верхнем уровне, и это все равно было довольно низко. То, что это не способ достичь музыкальной гениальности или чего-нибудь еще, это точно. Это была эквилибристика. У меня на руках уйма дел, вот песня, которая выглядит интересной, я хочу записать то, и то, и то – и я занимаюсь этим пять суток подряд, идеально балансируя на качелях из кокаина и героина. Но штука в том, что после дней шести-семи я забывал про баланс. Или у меня кончался то один груз на этих весах, то другой. Потому что всегда приходилось думать об истощении запасов. Так что для моего выживания было принципиально брать размеренный темп.

Я же на самом деле никогда не перебарщивал. Хотя насчет “никогда” это я махнул – случалось, случалось мне уделываться в полную и абсолютную срань. Но, думаю, наркотики правда стали для меня чем-то вроде подручного средства. Я понял, что я функционирую за счет этой подпитки, а все остальные – нет. Они стараются угнаться за мной, а я просто шпарю и шпарю. Могу не останавливаться, потому что я на чистом кокаине – в моих баках высокий октан, а не какое-нибудь бодяженное дерьмо, и если я чувствую, что уже чуть-чуть зарываюсь, что пора сбавить пары, впрыскиваю внутрь малую долю герыча. Хотя сейчас это звучит слегка по-идиотски, спидбол правда был моим топливом. Но я должен вколотить в голову любого, кто это читает, что это был нежнейший-нежнейший кокаин и чистейший-чистейший героин – не уличное палево, не оскребки с мексиканских сандалий. Настоящая штука. Я к этому все время относился очень по-шерлокхолмсовски. Чтобы управляться с крайностями своего настроения, с подавленностью или с приподнятостью, я буду канатоходцем. И, постоянно так себя выравнивая, я мог проводить на ногах сутки и сутки, не понимая, что я вообще-то изнашиваю окружающих просто до дыр.

В это время я стал больше и ближе общаться с Джоном Ленноном. Мы теперь зависали довольно часто – они с Йоко заглядывали ко мне то и дело. Но с Джоном была такая штука – хоть он и строил из себя крутого, хватало его ненадолго. Он пробовал каждую херь из моего ассортимента, но навыка, как у меня, у него не было. Немного того, немного этого, парочку депрессантов, парочку стимулянтов, кокс и герыч, и на мне можно пахать. Я импровизировал на ходу. А у Джона все приключения неизбежно заканчивались в моем сортире в обнимку с унитазом. И Йоко на заднем плане: “Все-таки ему это нельзя”, а я говорил: “Я понимаю, но я ж его не заставлял!” Но он всегда приходил заново, где бы мы ни были. Помню, как-то вечером в отеле Plaza он появился в моем номере – и скоро из номера исчез. Я беседую с женским обществом, а их дружки все как один: интересно, куда Джон свалил? И я иду в сортир, а он тут как тут, целуется с паркетом в лежку. Перебор с красным вином плюс сколько-то героина. Пошла горлом цветомузыка. “Не шевели меня, тут такие красивые досочки” – а лицо зеленое. Иногда я думал: интересно, они ко мне в гости ходят или у них тут чемпионат по удолбежке, а я не в курсе? Насколько помню, если Джон покидал мой дом, то только в горизонтальном положении. Или как минимум в подпертом.

Может быть, причина была в бешеном темпе жизни. Чтобы проснуться, я закидывался штукой барбитурата – легкий расслабон по сравнению с героином, но по-своему такой же опасный. Это был завтрак. Туинал – проколоть его, ковырнуть иголкой, чтоб быстрей дало. А потом выпить кружку горячего чая и подумать, вставать или нет. А попозже, может быть, один мандракс или кваалюд[161]. Иначе у меня было слишком много нерасходованной энергии. Короче, просыпаешься медленно, потому что время есть. А когда часа через два эффект слабеет, то чувствуешь себя мягким и спокойным – пожуешь чего-нибудь на завтрак и готов к работе. Иногда я использовал депрессанты, чтобы двигаться дальше. Когда я бодрствую, я знаю, что усыпление от них мне не грозит, потому что я очевидно выспался. Их задача – самортизировать мое вхождение в марафон, следующие трое-четверо суток. Спать я теперь какое-то время не собираюсь, и я знаю, что во мне столько энергии, что если я слегка ее не приструню, то сожгу все до того, как закончу то, что хочу закончить, например, в студии. Наркотики я применял как коробку передач. Я очень редко использовал их для удовольствия. По крайней мере, такая у меня отмазка. Они мне сглаживали вхождение в жизнь.