– На что же она похожа?

– Она довольно неумело сделана.

– Местная работа?

– Наверно, она лежала у подножья лестницы. Не спиральной, а другой.

На его лицо набежала тень.

– Кто же, черт возьми, мог положить ее туда? – пробормотал он.

– Майра не имела ни малейшего представления. Но фигурка… была там – и все.

– Покажите ее мне, – довольно резко сказал он. – Пойдемте со мной.

Он торопливо направился к дому, я последовала за ним. Мы быстро прошли в другой конец дома. Фигурка исчезла из игрушечного дома.

– Где же она? – крикнул он. – Покажите ее.

– Исчезла. А лежала вон там… у самой нижней ступеньки лестницы.

Несколько секунд он молчал. Никогда прежде я не видела, чтобы он терял дар речи.

– Именно в этом месте нашли Маргарет, – наконец вымолвил он. – Кто-то находит забавными дурацкие шутки. Мы должны узнать – кто именно.

– Это потрясло Майру, – сказала я. – Мне показалось, она вот-вот упадет в обморок. И я поспешила увести ее оттуда.

Роже пришел, наконец, в себя, но румянец так и не вернулся на его щеки.

– Благодарю вас, Диана, – проговорил он, и я обратила внимание на то, что он назвал мое имя без обычных колебаний. – Благодарю, что вы заботитесь о Майре.

Мы прошли на другую половину дома и спустились по винтовой лестнице.

– Не говорите никому о фигурке, – попросил он, – не нужно напрасно пугать людей.

Я пообещала.

К завтраку Майра вышла и сообщила, что чувствует себя много лучше.

– Ночью мне показалось, что я умираю, – добавила она.

– Не нужно так, дорогая, – отозвался Роже, – ты ведь знаешь, что я не допустил бы этого.

Она рассмеялась. В этом смехе звучало счастье.

– Спасибо, Диана, за то, что остались. Мне так хорошо, когда вы в доме. Вы ведь придете еще и снова останетесь у нас, верно?

– Я буду настаивать на этом, – добавил Роже.

В школе меня ожидали два письма – одно от Ниниана, второе от Зиллы.

Ниниан начинал с совета немедленно вернуться в Англию.

«Обстоятельства складываются не лучшим образом, и, похоже, война неизбежна. Чемберлен и Милнер собираются отказать Крюгеру и Сметсу в привилегиях, которые те просят сроком на пять лет. Теперь остается ожидать только взрыва. Люди, которые сделали так много для процветания страны, не потерпят, чтобы им отказывали в праве участвовать в решении собственных дел. Британский рейд в Южную Африку несколько лет назад закончился для англичан унизительно. Мы не можем допустить повторения позора. Ходят слухи, что Чемберлен посылает десятитысячную армию в подкрепление войскам, уже находящимся на юге Африки. Вы должны понять, что положение складывается крайне опасное. Время еще есть. Вы с мисс Милн еще не успели как следует пустить корни. Пока не поздно, вам обеим следует на ближайшем судне вернуться в Англию».

По-видимому, он не получил моего письма, потому что ни разу не упомянул о нем.

Я перечитала его послание. Кроме призыва к возвращению, в нем не было ничего примечательного.

Письмо Зиллы оказалось менее тревожным.

«Надеюсь, у тебя все складывается хорошо. Ниниан Грейнджер не устает повторять об угрожающей вам опасности. Он уверен, что вам необходимо вернуться. Он просил меня написать и попросить тебя о том же. Что я и делаю. Без тебя мне скучно. Моя жизнь ничем не наполнена. Я собираюсь немного попутешествовать. Несколько раз ездила в Лондон, но теперь думаю отправиться за границу. Может быть, это меня развлечет. Жаль тебя нет рядом, ведь мы могли бы поехать вдвоем. Надеюсь, ты скоро вернешься домой. Мы с тобой весело проведем время».

Я показала Лилиас письмо Ниниана. Прочитав его, она нахмурилась.

– Домой?! – воскликнула она. – Ни за что. Школа только-только начала вставать на ноги. Она так нужна здесь. Люди относятся к нам замечательно. Они же не собираются воевать с нами. В его настойчивости есть что-то истерическое.

– В Кимберли живут, главным образом, британцы.

– Но есть и буры, и местные – и все они очень дружелюбны.

– Итак, война не будет нашей… моей и твоей, Лилиас.

– Ты ведь не жаждешь вернуться?

Я колебалась. Я вспомнила, каким добрым и заботливым был Ниниан. Мне показалось многозначительной его настойчивость, которую Лилиас назвала истерической. Поразительно, но по прошествии такого долгого времени я все еще оставалась для Ниниана чем-то большим, нежели рядовой случай из его практики. Я с радостью поговорила бы с ним, но, увы, нас разделяло огромное расстояние. Так или иначе, но я начала размышлять над возвращением домой.

Не испытай я такого горького разочарования с Джеми, не выкажи Ниниан такого откровенного интереса к Зилле, я, наверно, могла проникнуться глубоким чувством к своему бывшему адвокату. Но после всех моих разочарований я не умела быть судьей… даже для самой себя. Возможно, со времени процесса я так и оставалась не в своей тарелке.

– Ну, и что же ты решила? – спросила Лилиас.

– Похоже, мы с тобой в самом деле становимся здесь своими людьми.

– И у тебя это получается даже лучше, чем у меня. Знаю, что это так. И потом – ты же не собираешься срываться с места всякий раз, когда что-нибудь напомнит тебе о прошлом?

– Пожалуй, нет.

– Что дальше? Ты напишешь ему?

– Наверно… нехорошо обижать людей. Лилиас кивнула.

– Сообщи, что его тревоги преувеличены. Здесь ничего не изменилось со дня нашего приезда.

– Ты права. – Лилиас в самом деле была права. Не могли же мы в самом деле сложить чемоданы и отправиться домой только потому, что получили письмо от Ниниана, до которого через тысячи миль дошли слухи о возможной войне.

Я стала частым гостем в Рибек-хаусе. Время от времени оставалась там на ночь. Лилиас ничего не имела против; я видела, что ей даже нравилось одной управляться со всеми учениками. Это все больше убеждало меня в том, что Лилиас легко обойдется без меня. Она была в восторге, когда мы смогли сделать первый платеж в счет нашего долга Обществу по оказанию помощи эмигрантам. Я сказала подруге, что пусть этот платеж будет погашением только ее долга, поскольку я слишком часто бываю с Майрой. Но Лилиас была непреклонна.

– Оставим ненужные разговоры, – отрезала она. Между тем я все ближе знакомилась с домом Лестранжей.

Мы с Паулем стали хорошими друзьями. Школа ему нравилась, и учился он хорошо. Хотя я чувствовала, что Пауль по-прежнему сердит на Роже за женитьбу на его матери, он как будто смирился с происшествием. Роже был всегда мил со мной, как, правда, со всеми окружающими. Все слуги его любили, и мне думалось, что в доме стало приятнее жить, чем при Рибеках.