— Вот ты идёшь служить в армию, на флот, а я всю войну прошёл в пехоте. За пару лет ни одной царапины — везло, а в 1943 году, под новый год серьёзно кантузило. Попал в плен, но о жизни в плену…да какая это жизнь — скотское выживание. Ты грамотный. Я уверен, что и книжки про это читал, да и фильмов об этом много сняли. Когда я смотрел фильм «Судьба человека», там увидел много правды.

Только кино — это одно, а в жизни всё намного страшнее. Примерно через месяц оклемался, очухался, подумал: «Надо рвать пока есть силы, а то ещё месяц — доходягой стану, будет уже не до побега». Уйти из лагеря шансов не было, но так получилось, что я и трое ребят выполняли работу вдалеке от других заключенных, и лагерная охрана не обращала на нас внимание. Каждый из нас понял — это шанс. Рванули, как говорят — по взгляду, не сговариваясь. Еды с собой конечно не было. Так, вчетвером, мы пробежали часа два, остановились и решили разбежаться в разные стороны, понимая, что по следу пустят собак. Там уже как кому повезёт, потому как шансов практически не было — это был февраль.

Холодно, еды нет. Не прошло и часа — слышу лай собак. Я остановился, взял в руки камень и ждал нападения. О смерти я не думал, да и вообще ни о чём не думал. Первую овчарку ударить удалось, потом упал, закрыл голову руками, подтянул коленки к груди. Собаки рвали с остервенением. Я был в сознании, услышал резкий окрик на немецком. Собаки перестали меня рвать, но понял, что этим окриком отозвали собак. Ну, думаю, сейчас и поднимать не будут — пристрелят. Вдруг слышу: «stehe auf». Эту команду на немецком за месяц пребывания в плену я выучил: «Стоять». Поволокли к дороге. Там стояло две грузовых машины. В одну из них меня кинули. Повезли в лагерь, но не бросили в барак, где я бы точно сдох, а бросили во врачебный и я потерял сознание. Через пару месяцев пришёл в себя, сошёлся с земляком, он жил в Сокольниках, но я знаком с ним не был. Советские войска быстро наступали. Как-то рано утром нас подняли и построили, как понял — тех, кто был в силе. Погрузили в вагоны и повезли, как я потом узнал, на территорию Польши, рыть оборонные укрепления. Сокольнический парень тоже оказался в этой же группе. Мы решили рвануть и стали думать, как это сделать.

Думали неделю. Каждый день откладывали по полпайки хлеба, хотя и хлебом это назвать можно было с натягом. Бежать решили во время работ. На работы вывозили каждый день с пяти утра. Подъём, в машины и на работу. Так называемый завтрак был часов в девять, а то и в десять. Ели на ходу. Шла весна 1944 года. Ситуация резко менялась в пользу Советского Союза. Немцы, а именно охрана уже так не зверствовали как раньше. Короче, мы с другом отошли по нужде и побежали. У меня сложилось впечатление, что охранник всё видел, но выстрелов я не услышал. Добежали до первого села, залегли в лесопосадки. Погони не было. Перекусили и решили дождаться темноты. Ночью вышли. Тихо медленно пошли в село. Не доходя метров сто до первого дома на окраине села залегли и стали прислушиваться. Вокруг никого не было видно. Была тихо, мы встали и пошли к дому. Деваться нам было не куда, решили стучаться. Постучались в окно. Дверь скрипнула, мы подошли. На пороге стояла пожилая женщина и молча на нас смотрела. На русском языке сказали, что мы русские солдаты, были в плену и бежали. Она сказала одно слово: «Прошу». Рукой показала, чтобы мы проходили в дом. Войдя увидели мужчину, сидевшего за столом. Это был её муж. На столе горела керосиновая лампа. Света она давала очень мало. Он пригласил нас сесть. Сказал: «Садитесь» по-русски, но с акцентом. Сели, женщина накрыла на стол, перекусили. Нам повезло — мужчина понимал, и хоть и с акцентом, говорил по-русски. Сказал, что немцы из села ушли. После еды хозяева дали нам добротную одежду, и мы уснули мертвым сном. Рано утром хозяин разбудил нас, сели завтракать. Он предложил нам дождаться советских войск у них, но мы, поблагодарив хозяев за гостеприимство, решили идти к линии фронта. Нам собрали поесть, и мы сразу ушли. Шли по открытой местности, немцев не было. Наступили сумерки. Решили дождаться рассвета, а потом продолжить путь. Пока шли слышали грохот орудий, поэтому и определяли направление. С утра пошёл дождь, стало пасмурно, солнца не видно. Услышали гул моторов и увидели танки. Поняли, что это наши. Так мы оказались среди своих не переходя линии фронта. Вышли на дорогу, радости особой и не было, так как понимали, что дальше проверка, и как она закончится можно только гадать. Танкисты оказались нормальные ребята и мы на броне заехали в то самое село откуда и вышли. Дальше — СМЕРШ. Повезло — все наши показания подтвердили хозяева-поляки у которых мы останавливались. Дальше смершевцы работали с каждым по отдельности. Своего товарища я больше не встречал.

А вот во время медосмотра произошёл интересный случай. Меня попросили раздеться догола в присутствии врача и двух смершевцев. Несколько минут стояла гробовая тишина и удивление во взглядах. При первом побеге собаки поработали серьезно. Они увидели оторванные куски с ягодиц, поясницы и боков и сплошные шрамы. После осмотра всё шло быстро. Смершевцы отписались. Спросили меня: «Ну что, повоюешь?» Я ответил согласием, и отправили меня на два месяца в штрафбат. По-другому и не могло быть, и это лучший вариант. Примерно в марте сорок пятого контузило уже на территории Германии. Попал в госпиталь, потом перевезли на территорию Польши. Там и встретил день Победы. В середине мая меня выписали из госпиталя, дали группу инвалидности, звание сержанта и награды вернули. Обмундирование дали старое, а вместо сапог дали армейские ботинки и обмотки. Поехал я домой с наградами в кармане — на такую форму одевать их не стал. Поезд прибыл на Белорусский вокзал часов восемь вечера. Весна, светло. Домой в таком виде не пошёл. Дождался ночи и пошёл в Сокольники, и когда подошёл к дому, перед тем как постучаться, надел свои награды.

Рассказав это мне Николай