Они помолчали. Никогда прежде они не вели таких долгих бесед, и никогда Угву не видел Эберечи так близко. Он старался смотреть не вниз, на ее восхитительные бедра, а на ее лицо, большие глаза, прыщики на лбу, острые косички. Эберечи тоже смотрела на него, и Угву было неловко за свои брюки с дырой на колене.

— Как поживает девочка?

— Малышка? Отлично. Спит.

— Придешь маскировать школьную крышу?

Угву знал, что армейский подрядчик бесплатно прислал рифленое железо, чтобы перекрыть сорванную крышу начальной школы, а добровольцы маскируют ее пальмовыми листьями. Но сам он туда не собирался.

— Приду.

— Тогда до встречи.

— Пока. — Угву дождался, когда Эберечи повернула к дому, чтобы еще раз полюбоваться ее попой.

Вернулась Оланна с пустой корзиной, прочла записку профессора Эзеки, улыбаясь уголком рта.

— Да, мы только вчера узнали, что он и есть новый директор. Записка в его духе.

Записку Угву прочитал: «Оденигбо и Оланна, заскочил поздороваться. На той неделе зайду еще, если позволит нудная должность. Эзека», но все равно спросил: «Почему, мэм?»

— Видишь ли, ему всегда жилось чуточку лучше, чем всем остальным. — Оланна положила записку на стол. — Профессор Ачара обещал достать нам книги, скамейки, классные доски. Многие женщины согласились уже со следующей недели присылать к нам детей на занятия. — Она светилась радостью.

— Это замечательно, мэм. — Угву переминался с ноги на ногу. — Пойду маскировать школьную крышу. Когда вернусь, приготовлю Малышке еду.

Оланна вздохнула — она постоянно боялась, как бы его не угнали в солдаты.

— Думаю, надо помогать в таких делах, мэм, — прибавил Угву.

— Конечно, иди. Только осторожней.

Угву сразу заметил Эберечи среди остальных. Люди разбирали ворох пальмовых листьев, обрезали их, связывали и передавали мужчине, стоявшему на деревянной лестнице.

— Сосед! — обрадовалась Эберечи. — Я тут всем рассказываю, что твои домашние знакомы с самим директором!

Угву с улыбкой поздоровался со всеми. Кругом забормотали: «Добрый день, нно, kedu» — с восхищенным уважением. Знакомство с директором придало ему вес. Кто-то протянул нож для работы. На крыльце женщина толкла дынные семечки, девчонки играли в карты под деревом манго. Сильно воняло тухлятиной.

— Представь, каково жить в таком месте, — прошептала Эберечи, наклонившись к Угву. — А теперь, когда взяли Абакалики, сюда еще больше людей придет. С жильем стало совсем плохо. Те, которые работают в директоратах, и вовсе спят в машинах.

— Верно, — согласился Угву, хотя точно не знал, правда ли это. Ему нравилось, что Эберечи разговаривает с ним запросто, как со старым приятелем. В одном из классов включили радио: доблестные солдаты Биафры завершали операцию по очистке захваченной территории от врага — название сектора Угву не расслышал.

— Наши ребята задали им жару! — улыбнулась женщина, которая толкла дынные семечки.

— Баяфра победит, это написано Богом на небесах, — сказал мужчина с бородой, заплетенной в тощую косицу.

Эберечи, прыснув, шепнула Угву:

— Деревенщина. Даже не знает, как называется его страна. «Баяфра»! — передразнила она.

Угву засмеялся. В пальмовых листьях кишели толстые черные муравьи, Эберечи взвизгнула и глянула на него беспомощно, когда один заполз ей на руку. Угву смахнул его. Кожа у Эберечи была теплая, чуть влажная. Эберечи, видно, хотелось, чтобы Угву до нее дотронулся, — не похожа она на тех, кто вправду боится муравьев.

С охапкой пальмовых листьев в руках Угву остановился по пути к лестнице и заглянул в один из бывших классов. Всюду кастрюли, циновки, жестяные ящики, бамбуковые кровати — казалось, комната всегда служила пристанищем для тех, кому некуда больше податься. Женщина с младенцем, привязанным к спине, мыла в кастрюле с грязной водой очищенные клубни маниоки. Личико у ребенка было сморщенное. Угву чуть не задохнулся: вонь стояла ужасная. Несло выгребной ямой, прогорклыми вареными бобами и тухлыми яйцами.

Задержав дыхание, Угву вернулся к вороху пальмовых листьев.

— Наш город никогда не сдался бы, не будь среди нас диверсантов! — заявил мужчина с бородой-косицей. — Я был в народном ополчении и знаю, сколько мы обнаружили. — Он умолк и обернулся на крики мальчишек, игравших посреди школьного двора в войну. Всем лет по десять-одиннадцать, на головах — банановые листья, в руках — бамбуковые стебли вместо винтовок. Самая длинная винтовка принадлежала командиру биафрийцев — рослому скуластому пацану.

— Вперед! — крикнул он.

Мальчишки двинулись ползком.

— Огонь!

Швыряя камни, с винтовками наперевес, бойцы ринулись в атаку.

Бородатый захлопал в ладоши.

— Молодцы, ребята! Дай им в руки оружие — и они прогонят врагов.

Со всех сторон раздались аплодисменты и одобрительные возгласы. О пальмовых листьях на время забыли.

— Знаете, я с самого начала войны рвался в армию, — рассказывал бородатый. — Куда я только не ходил! Но нигде меня не брали из-за ноги.

— А что у вас с ногой? — спросила женщина с дынными семечками.

Он повыше поднял ногу. Половина ступни была отрублена, а то, что осталось, походило на сморщенный клубень ямса.

— Потерял на Севере, — объяснил он.

Воцарилось молчание. Из класса вдруг выскочила маленькая девчонка, за ней гналась женщина, осыпая ее затрещинами.

— Говоришь, всего одну тарелку разбила? Ну же, давай, бей остальные! Kuwa ha, бей! У нас их много, да? Мы ж всю посуду привезли с собой, так? Бей! — кричала она.

Девочка спряталась за деревом манго. Мать постояла, побранилась, предупредила духов, надоумивших дочь перебить все тарелки, что у них ничего не выйдет, и вернулась в класс.

— Ребенок разбил тарелку — подумаешь, велика беда! Есть-то из этих тарелок все равно нечего! — угрюмо сказала одна из женщин, все засмеялись, а Эберечи, наклонившись к Угву, шепнула, что у бородатого воняет изо рта, вот его и не взяли в армию. Угву тянуло прижаться к ней.

Уходили они вместе, и Угву оглянулся, чтобы убедиться, что все заметили. Мимо прошел солдат в форме биафрийской армии и шлеме, выкрикивая невнятицу на ломаном английском. Шел он пошатываясь, чуть не падая. У него была одна рука, вторая обрублена выше локтя. Солдат кричал: «Не промахнись! Один враг — одна пуля, раз — и готово!» Мальчишки, окружив его, смеялись, дразнили, улюлюкали.

Эберечи посмотрела ему вслед.

— Мой брат ушел в армию в самом начале войны.

— Я не знал.

— Да. Домой он приезжал всего однажды. Встречала его вся улица, и все пацаны дрались за то, чтобы потрогать его форму.