Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я выхожу на мощеную дорожку, которая приводит меня к красивым цветникам, а оттуда на широкую дорогу, полную карет и иных повозок. Уклоняясь от пешеходов, лошадей, паланкинов и колясок, я перехожу на другую сторону и продолжаю путь на север, как велено, по узким улочкам. Местность делается все более убогой и грязной, кругом валяется мусор, смердит нечистотами. В канавах струится зловонная жижа, источающая безошибочный резкий смрад. Красильни в Фесе и те пахнут лучше, думаю я про себя; я наверняка заблудился.
На перекрестке конюх осматривает копыта лошади, ища, откуда сброшена подкова.
— Прошу прощения, сэр, — говорю я, и он, вздрогнув, распрямляется. — Не могли бы подсказать мне дорогу к Золотой площади?
Он указывает в сторону пустыря, усыпанного булыжником.
— К северу от Сохо. Идите прямо по Джеймс-стрит, мимо старой ветряной мельницы, через Песье поле, пока не увидите стройку. Как увидите — это она и есть.
Несколько жилых домов гордо возвышаются среди других, отстроенных наполовину, и тех, у которых пока есть только фундамент. Понятно, что когда работы будут закончены, вид будет внушительный; но пока это и не золотая и, в общем, не площадь, больше похоже на наш Саат аль-Хедим. Я сверяюсь с адресом на бумажке и подхожу к двери номер 24. Снаружи висит медный колокольчик — дурной знак для правоверного, — в него я и звоню. Долгое время никто не отвечает, потом дверь приоткрывается, и из-за нее выглядывает женщина.
— Доставка угля с заднего крыльца, — резко говорит она и захлопывает дверь мне в лицо.
Когда до меня доходит суть ее ошибки, я громко стучу по дереву. На этот раз дверь открывается настежь и сразу.
— Я тебе сказала…
Но теперь я ставлю ногу в проем. Женщина смотрит на меня в растерянности, потом опускает глаза и видит мою ногу.
— Убирайся, черный попрошайка! — взвивается она.
— Послушайте, у меня дело к этому человеку.
Я показываю ей бумажку, на которую она смотрит, не понимая.
Потом кричит:
— Помогите! Воры! Убивают!
Кто-то обхватывает меня сзади и валит на землю. Напавший пытается упереться мне в грудь коленом, но я выворачиваюсь, перекатываюсь, ловлю его за ноги и тяжело роняю; он ругается, поднимается на ноги. Мы стоим, тяжело дыша ледяным воздухом, смотрим друг на друга с опаской. Противник мой — совсем еще мальчик, хотя сложен, как бык.
— Я — не вор и не убийца. Я просто ищу мистера Эндрю Берка.
Женщина выходит на крыльцо.
— А что ж вы сразу не сказали?
Она краснолицая, от нее скверно пахнет, на ней грязный фартук поверх платья из бумазеи.
— Это дом мистера Берка.
Она хмурится и, махнув рукой, отпускает мальчика.
— Ступай, Том, будь умницей.
Вид у Тома разочарованный, словно он надеялся, что понадобится помахать кулаками.
— А сам джентльмен дома? — интересуюсь я.
— Скажите, что у вас за дело.
— Боюсь, об этом я могу говорить только с самим мистером Берком.
Она поджимает губы:
— Ждите здесь.
Она закрывает дверь, проходит несколько долгих минут, потом наконец выходит мужчина. Я его представлял совсем иначе: он почти такой же толстый, как великий визирь, и у него окладистая черная борода.
Увидев меня, он теряется.
— Чем я могу вам помочь? — спрашивает он, потом его вдруг озаряет. — А, вы, должно быть, от герцогини.
Я качаю головой:
— Нет, с герцогиней я не знаком.
— Почтенная герцогиня Мазарин?
Я снова качаю головой. Начинаю было говорить, но он меня прерывает.
— Удивительно: вы — просто одно лицо с ее арапом. Тогда вы, должно быть, пришли за саржей мистера Каллааха?
— Нет, я пришел…
— И не от сирийского купца за ливрейной тканью?
Прежде чем последуют новые расспросы, я твердо говорю:
— Нет, сэр. Я приехал из Марокко, и у меня куда более щекотливое дело. Может быть, мы поговорим в доме?
— Марокко? — Он выглядит встревоженным. — Что за дело может быть ко мне у черномазого из Марокко?
— Я пришел по поручению мисс Элис Суонн.
— Кого?
Все идет не так, как я предполагал.
— Вашей… э… нареченной.
Теперь он в ужасе.
— Нареченной? Сэр, у меня таких нет, вы ошиблись.
Он умолкает, потом вспоминает:
— А, голландка! Правда, я с ней ни разу не виделся, и, полагаю, она пропала в море.
— На самом деле нет, сэр.
Я коротко объясняю и вижу, как у него от изумления открывается рот.
— Как вы, черт возьми, меня нашли? И чего, во имя Господа, вы от меня хотите?
— Мне дал ваш адрес купец Даниэль аль-Рибати, — сухо сообщаю я.
У него меняется лицо.
— Ах да, конечно, еврей. Мы с ним вели дела. Порядочный человек, хотя и… впрочем, не важно. Мне жаль бедную женщину, но я думал, что она погибла, и нашел другую невесту. Мы женаты уже три года. У нас двое мальчиков.
Он разводит руками:
— Так что, как видите, дела мисс Суонн меня более не касаются.
— А ее сын?
— С чего бы моей жене пускать под свой кров ублюдка какого-то языческого короля? Здесь не приют для найденышей! Всего вам доброго, сэр.
И дверь закрывается навсегда.
Должен признать, что, когда я возвращаюсь в Уайт-Холл, на сердце у меня куда легче. Разве это себялюбие — радоваться тому, что недостойный торговец тканями не примет участия в будущем Момо? А что до мысли, что Элис могла стать женой такой скотины… Возможно, жизнь ее здесь была бы проще, чем при марокканском дворе. Но то было бы всего лишь иного рода рабство.
А вот что теперь делать с Момо? Я в растерянности.
Дни проходят во все более разочаровывающих беседах о Танжере с чиновниками и политиками. Они нерешительны, а бен Хаду уклончив: ясно, что все мы просто теряем время, и я стараюсь не выказывать нетерпения — или не уснуть. Наш советник доходит до того, что прямо говорит: на его взгляд, злосчастную колонию надо бы отдать нам.
— Король может сколько угодно утверждать, что Танжер — ценнейший алмаз в его короне, но мы не можем вечно укреплять столь отдаленный форпост; это рассадник папизма и чудовищная трата государственных средств, а казначейство уже исчерпало свои возможности. Нам, по сути, приходится вводить ограничения: сам король урезает расходы на содержание — свое, супруги и… э… приятельниц.