К счастью, обошлось без жертв, за исключением некоего Данило Апреа сорока пяти лет, который, в состоянии опьянения либо из-за внезапного недомогания потерял управление автомобилем и на полной скорости врезался в стену на виа Энрико Ферми в Варрано, скончавшись на месте.

183.

Профессор Бролли сидел ссутулившись за столиком бара больницы "Сакро Куоре" и молча пил свой капучино, взирая на бледное солнце, таявшее посреди серого неба, словно кусок сливочного масла.

Бролли был наделен коротким туловищем, непропорционально длинными шеей и конечностями, с которыми, казалось, он толком не знал, что делать.

Благодаря странному телосложению он заслужил множество разнообразных прозвищ: фламинго, хлебная палочка, тяни-толкай, стервятник (безусловно, самое меткое из-за торчащих у него на голове редких волосин и потому, что он часто оперировал полутрупы). Но единственное прозвище, которое он любил, было Карла. По имени великой Карлы Фраччи[49]. Так его называли за почти балетную грацию и точность, с которыми он манипулировал скальпелем.

Энрико Бролли родился в Сиракузах в 1950 году и теперь, в свои пятьдесят шесть, заведовал отделением нейрохирургии в больнице "Сакро Куоре".

Завотделением устал. Четыре часа кряду он ковырялся в черепе бедняги, которого привезли с кровоизлиянием в мозг. Они буквально вытащили его с того света. Еще полчаса — и прости-прощай.

Допивая капучино, он подумал о жене, Марилене, которая, наверное, уже ждет его у ворот больницы.

Остаток дня у профессора был свободен, и они договорились съездить вместе за новым холодильником для домика в горах.

Бролли был вымотан, но мысль о том, чтобы прогуляться с женой по торговому центру, а потом устроить пикничок на природе, взяв с собой их собак, грела душу.

У них с Мариленой были одинаковые скромные радости. Погулять с их лабрадорами Тото и Камиллой, вздремнуть после обеда, рано поужинать и устроиться на диване смотреть фильмы на DVD. С годами шероховатости характера Энрико сгладились, и теперь они с Мариленой были как две идеально подогнанные друг к другу шестеренки.

В торговом центре Бролли думал еще прикупить телячьих голеней, чтобы приготовить оссобуко[50]и к нему ризотто с шафраном, а потом было бы недурно заехать в видеопрокат и взять "Таксиста". Перед началом операции, при виде осунувшегося лица пациента, бритого черепа и всех этих татуировок профессору вспомнился Роберт Де Ниро в "Таксисте", и он готов был дать руку на отсечение, что этого бедолагу отделали в драке. Но потом, вскрыв череп, он обнаружил, что имело место субарахноидальное кровоизлияние, вызванное разрывом аневризмы — возможно, врожденным.

Ища мелочь в карманах вельветовых штанов, Бролли встал в очередь к кассе, перед которой толклись врачи и сестры. В кармане халата завибрировал сотовый.

"Марилена"

Он достал телефон, взглянул на дисплей.

Нет, звонили из больницы.

— Да?! Алло! Что такое? — пробурчал он.

— Профессор, это Антоньетта...

Медсестра с третьего этажа.

— Слушаю вас.

— Тут сын пациента, которого вы оперировали...

— Да?

— Он хочет знать, что с отцом.

— Пусть с ним Каммарано поговорит. Я ухожу. Меня жена...

Медсестра сделала паузу:

— Ему тринадцать лет. И, судя по карте, у него нет родных.

— Этим непременно должен заниматься я?

— Он в зале ожидания на третьем этаже.

— Вы ничего ему не сказали?

— Нет.

— У него никого нет, я не знаю, друзей, с кем я мог бы поговорить?

— Он сказал, что есть только два отцовских друга. Я пыталась до них дозвониться, но они не отвечают. Ни тот ни другой.

— Сейчас буду. А пока попытайтесь их разыскать. Если не выйдет, вызовите карабинеров. — Бролли закончил разговор и заплатил за капучино.

184.

Четыресыра проснулся погруженный в море боли.

Он приоткрыл одно веко, и его ослепил луч света. Он снова закрыл глаз. Потом слух резануло слишком громкое чириканье воробьев во дворе. Он заткнул было уши, но движение вызвало такую резкую боль, что у него перехватило дыхание. Боль просто размазала его по стенке. Когда наконец Четыресыра смог широко открыть один глаз, то узнал обшарпанные обои своей спальни. Насколько он помнил, заснул он рядом с вертепом, значит, ночью перебрался в кровать, но это совершенно стерлось у него из памяти. Дышал он с трудом. Словно нос был заложен. Он пощупал покрытые коростой ноздри и понял, что это не насморк, а запекшаяся кровь. Борода с усами тоже были в сгустках крови.

Теперь он, кроме боли, чувствовал еще и жажду. Язык так раздулся, что не помещался во рту. Но чтобы попить, надо было встать.

Четыресыра рывком поднялся и от боли чуть не лишился чувств.

Придя в себя, он пополз на коленях в сторону туалета. "Черт... Черт... Рино... Рино... Ох и отделал ты меня... Ох и отделал..."

Четыресыра уцепился за раковину, подтянулся и посмотрел на себя в зеркало. На мгновение лицо показалось чужим. Не мог он быть этим чудищем.

Грудь вся в огромных, как глазунья, синяках, но больше всего Четыресыра впечатлило плечо, опухшее и кровоточащее, как бифштекс по-флорентийски[51].

Это сделал не Рино. Это дело рук Рамоны. Он нажал пальцем на рану, и от боли по щекам покатились слезы.

Значит, все правда. Ему не приснилось. Тело говорило правду.

Девчонка. Лес. Член в руке. Камень. Раскроенный лоб. Побои. Все правда.

Он приблизил лицо к зеркалу, ткнувшись носом в стекло, и начал сплевывать мокроту и кровь.

185.

Кристиано Дзена сидел в зале ожидания отделения интенсивной терапии. Склонив голову на стоящий рядом автомат с напитками, он отчаянно боролся со сном.

Он приехал с первым автобусом, и медсестра, задав ему какую-то невозможную массу вопросов, велела ждать тут. К нему выйдет профессор Бролли. Кристиано дрожал и был такой усталый... глаза слипались, голова заваливалась набок, но спать было нельзя.

Медсестра его не признала, но Кристиано ее хорошо помнил. Она временами наведывалась к ним по ночам.

Кристиано уже был в этой больнице два года назад, когда ему вырезали аппендицит. Операция прошла благополучно, но ему пришлось трое суток провести в палате со стариком, у которого из груди торчала куча трубок.