Я обошёл приземистые здания складов и направился к кораблю. К нему ползла грузовая транслента, заставленная стандартными ящиками с пищеконцентратом, а на встречной ленте плыли контейнеры доставленного груза — секции комбайнов и других машин, нужных Венере. Двое в скафандрах стояли у грузового люка, я подошёл к ним.

По бортовому номеру я понял, что это корабль Рокотова. Наверное, он и стоит тут, наблюдает за погрузкой-выгрузкой. Но это был не Рокотов. Я увидел за стеклом шлема худенькое лицо с желтоватыми глазами и ехидным ртом. В следующий миг Всеволод кинулся ко мне.

— Привет, старший! Вот здорово! — услышал я его голос. — Хотел сразу поехать к тебе, но Рокотов велел присмотреть за разгрузкой. Вот здорово! — все повторял он.

Я тоже был рад. Рад, что слышу обращённую ко мне человеческую речь, что меня помнят, что кому-то я всетаки нужен. «Самарин передаёт тебе личную просьбу, старший: возглавить космодромную службу. Ну, и привет, конечно… И ещё письма — от Робина, от Сенаторова, от Леона Травинского, и ещё от кого-то, целая пачка… Что нового на шарике? Да, в общем-то, ничего. Всюду идут дискуссии о проекте расслоения времени… Много шума вызвала большая статья Травинского „Жизнь и смерть конструктора Борга“. Ух, какая статья! Она заканчивается строчками из его стихотворения, ты помнишь, конечно: „Плещутся о берег, очерченный Плутоном, звёздные моря“. И дальше: „Они ждут тебя, человек!“ Здорово, правда? Говорили, что Анатолий Греков ответит Травинскому, но тут мы ушли в рейс, так что не знаю… А как ты, старший? Может, всё-таки надумаешь вернуться в космофлот? Второй корабль — его, наверное, назовут именем Борга — проходит испытания, командир ещё не назначен… А, старший? Может, передумаешь? Взял бы меня к себе третьим пилотом, я ведь всегда мечтал летать с тобой…»

Потом мы сидели втроём — с Всеволодом и Рокотовым — в маленьком космодромном кафе. Мы распотрошили одну дыню, а две я отдал ребятам в дорогу.

Был вечер, долгий, нескончаемый венерианский вечер, когда я приехал домой, нагруженный пачками газет и писем.

Сабина сидела в своей комнате и переписывала что-то из учебника в тетрадку. В приоткрытую дверь я видел её прилежный профиль. Я тихонько окликнул, но она даже не шелохнулась и глазом не повела.

— Сабина, — позвал я погромче.

Никакого ответа. Не слышит или не хочет слышать?..

Я пошёл в кухню. Отец стоял над картой, расстеленной на столе, и, водя по ней пальцем, показывал матери линию сланта, начавшегося на Плато Сгоревшего Спутника. Они обменялись несколькими малопонятными репликами, потом мать подняла на меня взгляд — добрый, участливый и все же какой-то чужой. Она послала мне менто, которого я не понял, но я и без того знал, о чём она спрашивает.

— Я не голоден, Мария, — сказал я.

Пожелав им доброй ночи, я шагнул к двери, но тут отец сказал:

— Алексей, если тебе захочется съездить в Венерополис, то загляни в бюро к Рэю Тудору. Если хочешь.

Я кивнул и пошёл к себе. Бросившись на кровать, зажёг лампу у изголовья и с жадностью накинулся на газеты. Пробежав заголовки, взялся за письма. «Ну, как ты там, Улисс? — беспокойно вопрошал Робин. — Хорошо ли тебе, старина?». «И если согласен, то сразу сообщи по радио», — писал Самарин. «Улисс! — взывал Леон. — Если бы я знал, что ты задумал, то вцепился бы, не щадя твоего нового костюма, и никуда не отпустил… Какой удар ты нанёс всем нам, сторонникам выхода в Большой…» А это что? Письмо от Стэффорда? Ну-ка… «Большая к тебе просьба: записывай день за днём свои наблюдения над собой и окружающим… Неоценимую пользу для…»

Если я хочу… Если пожелаю… И некому взять и решительно приказать мне, что следует делать…

Хорошо ли тебе, Улисс?..

Что-то непонятное творилось у меня с горлом. Прямо не продохнуть. И щеки стали мокрые. Что это — уж не плачу ли я?!

Черт!

Корабль простоит здесь всю ночь, он стартует ранним утром, есть ещё время кинуться на космодром…

…Ранним утром я вышел из дому в рассеянный голубой свет купола, так умело имитирующий солнечный. Сабина спала или притворилась спящей, когда я заглянул к ней. Наверное, дулась на меня за то, что вчера я застрял на космодроме и не пошёл с ней купаться.

Обычно по утрам мы вместе ходили в бассейн, я учил её плавать.

Сегодня пришлось идти одному.

Народу в бассейне почти не было в этот ранний час. Я залез на верхнюю площадку трамплина. Высоко подпрыгнул, согнулся, выпрямился в полёте и вошёл в воду под прямым углом. Зашумело в ушах. Я коснулся пальцами дна, оттолкнулся. Чья-то нога скользнула по моему плечу, когда я выныривал на поверхность. Я увидел широко расставленные светло-карие глаза, вздёрнутый нос, мимолётную улыбку. Это была та самая девушка, из соседнего дома. Должно быть, она послала мне менто, извинилась. Сильно выбрасывая руки, поплыла в сторону.

Потом я увидел её, сидящую на краю бассейна. Она старательно выжимала красную шапочку, её волосы, распущенные по плечам, отливали тусклым золотом. Никогда я не видел таких длинных волос.

Я поднялся по лесенке и сел рядом с ней. Девушка посмотрела на меня спокойным, ясным взглядом.

— Как тебя зовут? — спросил я.

— Олив, — ответила она низким медленным голосом.

Олив… Ну и имя!

Я молчал, не зная, о чём ещё с ней говорить. Девушка, склонив голову, принялась заплетать косу. Ловко она это делала, сильные пальцы так и мелькали в струящемся золоте волос.

— А тебе твоё имя не нравится? — спросила вдруг она.

— С чего ты взяла?

— "С чего ты взяла", — медленно повторила Олив, как бы вслушиваясь в эти обыкновенные, на мой взгляд, слова. — Тебя зовут Алексей, но ты называешь себя Улисс.

— Каждый имеет право изменить родительское имя. Послушай, Олив, научи меня вашей менто-системе.

На её лице отразилось недоумение.

— Как можно этому научить? Разве ты не здесь родился?

— Да, но… видишь ли, я много лет провёл на Земле.

— Знаю, — сказала она. И, помолчав, задумчиво добавила: — Если хочешь, будем просто разговаривать, и, может быть, ты сам научишься… дливенно…

«Дливенно» — это что же, «постепенно» на местном диалекте интерлинга?" — подумал я.

— Хорошо, — сказал я, — будем каждый день разговаривать.

Олив кончила заплетать косу, движением головы откинула её за спину. Ладони её теперь лежали на краю бассейна. Она поболтала крепкими ногами.

— На Плато Спутника начинается слант, — сказала она, — и я уеду туда.

— Ты работаешь на комбайне?

— Да.