ходил, ходил, ходил несколько-то годов и всё свету не видел. Потом показалась ему одна звездоцька, и ён по этой звездоцьки шол, шол; пришла ему избушка. «Избушка, избушка, — говорит, — повернись туды дворьцём, сюды крыльцём; мни не век вековать, одна ночька ночовать». Пришол — избушка повернулась, ён и зашол в эфту избушку. Лежит баба — ноги на лавки, голова на пороги, а титьки на ошошки (что в пень вкладывают, ошош — гди варят, которая плита, так тоэ место). «Фу, фу, фу, фу, слыхом не слыхала, видом не видала, руський дух в избу зашол». — «Ничого, ничого, бабушка, не успела бы выспрашивать, не успела бы выведывать, баенку истопила бы, покормила бы и спать положила бы, то что бы и выспрашивала». Она сичас байну стопила, в байну сводила и покормила, и напоила, и спать повалила. И начала выспрашивать. «Ну, откуда ты, молодець, из каких мест здись находишься?» — «Вот, бабушка, так и так; вот у такой-то я старушки дочку за себя взбрал, потом ю туды на землю здынул, а миня взад и спустили. Не знаэшь ли, как бы мни попасть в тую землю (на тыи земли)?» — «Ох, молодец, как трудно тиби попадать туды, оченно далеко. Есь у миня сестра за десеть вёрс, и есь у ней птиця такаа, что она туды свезёт тибя; и молись у ней, хорошенько проси, штобы дала этой птици». Ён и скаже: «Ну, не сном мни дорожку коротать, зоботкой». И ён и отправился. Опеть шол, шол, шол и опеть пришол к эхтой избушки и зашол ён в эфту избушку. «Фу, фу, фу, фу, слыхом не слыхала, видом не видала, вдруг появился руський дух, в избу зашол». — «Ничого, ничого, бабушка». — «Ну с каких ты, молодець, мест здись находишься?» — «Есь я, сказке, с таких-то мест и у эдакой-то бабушки брал дочьку за сибя и потом я ю туды на верёх, на свою землю здынул, а меня потянули да и взад спустили». — «О, да, скаже, ты это моэй сестры зять». — «Как бабушка, скае, не знаэшь ли, как мни попадать в тую землю?» — «Не знаю, скаже, как тиби попадать». — «Скажи, бабушка, у тебя, сказали, есь птиця такая, дай мни ю, чтобы она миня туды доставляла, в свою землю». Ёна птицю и дала, и ён набрал мяса ей, сел на верёх, ёна и полетела. Летела, летела, и ён взял мяса — ногу и дал. Ёна съела, опеть и полетела. Чуть лишь полетела, у него шапка с головы и слетела. «Аи, погоди, птиця, скае, у миня шапка с головы слетела». — «Охо, скае, молодець, далёко до твоей шапки добератця; за тысяцю вёрст твоя шапка». Опеть летели, летели, птиця опеть йись захотела; ён и другую ногу мяса (говядины) дал йись, она съела, опеть и полетела. Опеть летали, летили, летали далёко, боля у него мяса нету, а птиця йисть захотила, лететь болше не может. Ён взял свою ногу (ногу) отрубил и дал йисть ей. Ёна опеть ногу съела и полетела, и прилетели на свою землю, и этому молодцю весь свет показался. Эта птиця взяла в кружки повернулась и сделалась нога; эта птиця взяла приклала к ёго-то ногу, дунула, да нога по-старому стала, на старом мести [«Что значит в кружки?» — «А сам повидай, не знаю»]. Ён эту птицю накормил и отправил туды назад в тую землю, и сам пошол в свой дом туды в чисто поле, гди оны дом строили, быков варили. Там у них свадьба ведетьця; десять годов всё свадьбу играют, ду-дружку (ду-дружку) не давают: один берёт к себи, а другой к себи и третей ещё к себи и всё свадьбу сыграть не могут. Ён как в избу пришол, ёны сидят за столом (за столом) — невеста. Эта невеста его как увидела, скопила с застолья к нему на ворот. «Вот гди мой муж! Хто знал миня искать да брать, тот пусь знаэ и держать».

Потом ёны повенчались с ней. Ён, как повенчались, взял всих троих на воротах росстрелял, ну и с жонкой ушол к отцю да к матери жить, и стали оны жить да быть да добра наживать. Тут маа сказка, тут маа повись, дай хлеба пойись, в городи я была, мёд я пила, чашка с дырой, рот кривый, по губам всё вытекло, в рот не попало.

80

Оклеветанная сестра[32]

Не в каком чарьсвии, не в каком государьсвии, в таком, каком мы живём, жил мужик да баба. У мужика, да у бабы было двоэ дитей, дочи да сын; отець сколько-то годов жил. Жили ёны оченно богато, стал отець померать и при смерти сыну наказывал: «Не Бог ти благословит, сын, в своей деревни жениться». И ён посли отця жил три года нежонатый, и в лавочку пойдёт, и сестры скае: «Прощай, сестриця». А с лавочки придёт: «Здорова, сестриця». В инный раз пришол с лавочки и сестры скаже: «Сестриця, я буду женитьця в своей деревни». — «Ах братець, скаже, тиби видь, скае, батюшко не велел в своей деревни жениться». — «Ну, сестриця, родимая, быдь что хошь, а жениться надо». — «Ну, как хошь,? играй, скае, свадьбу». Ну ён и женился, и ён как пойдёт в лавочку: «Прощай, сестриця». А оттуль придёт: «Здорово, се-стриця». И этой жонки стало зарно, что, вишь, советно брат: да сестра живут. Стала эта жонка с брюхом его, брюхо проносила и родила. И эта сестра робёнка оченно любила, и братець, как пойдёт: «Прощай, сестриця»; и как придёт: «Здорова, сестриця». И этой невески что сделать? Взяла да его собаку убила, и ён пришол: «Здорова, сестриця». И тая баба скае: «Да, здорова сестриця, погляди-тко, что твоя сестра сделала: твою самолучшу собаку убила». Потом: «Ну, в первой вины Бог простит», — брат скае. На другой день взяла жеребьця убила. Брат пришол; опеть: «Здорова, сестриця». — «Да, здорова сестриця, погляди-тко, что твоя сестриця сделала: самолучшого жеребьця убила». — «Ну, и в другой вины Бог простит». Ёна на третий день своего робёнка убила и в зыбку за двири и клала. Брат пришол, опеть: «Здорова, сестриця». Бабу спросит: «Гди ж у вас робёнок?» А она скаже: «У сестры». Ён и к сестры пришол: «Сестриця, скае, гди же робёнок?» А сестра скае: «Ён уж был у меня