нужно то, а увидать прикрасну дивицю в очи своэ, ю посадить на стул голую и меня голого, я и отдам кукшиньчик свой». Сичас донес просьбу прикрасной дивици эту. Вывели Иванушка на час целый к прекрасной дивици в комату ёйну. «И не что такое, — спроговорит прекраснаа дивиця, — догола скидавайся». И сама роздела рубашку прочь и посидели час целый. Отдал ён кукшиньчик из руки на руки и попростился. Свели его опять взад в темницю. Скучно Иванушку в темници быть, перекинул шкатульку с колена на колено. Стали терема высокии, стали горници светлыи, хлеба сколько угодно ешь, водки у него сколько можешь пей. Смолитця Иванушко старицькам в темници: «Старицьки почтеныи, вставайте, водку воспивайте». Вси ёны напились да росплесалис. Опёть сторожа вси сдивовались (сторожа сдивовались). «Что за чудеса строит Иванушко у себя, прекраснаа цяриця? Что за чудеса строит Иванушко: е чистота, е красота, е терема уставлены, хороши». — «Поди, сторож, купи у него шкатульку, ежели продас, давай злата ему, давай серебра ему; ежели ён денег не берёт, что велить, то сделаам». Приходит сторож: «Иванушко продай штучку-шкатульку. Бери злата сколько те надобно». — «Я не жид и не тотарин, и до денег не жаден, а жалаю прикрасну дивицю привесть в тимницю, посадить возли меня рядом на стул, выцеловать несколько раз». Пошол сторож: «Этакой подлець, какии ричи говорит: целовать прикрасную дивицю». Однако же донёс прикрасной дивици слова его. «Иди же, прекраснаа дивиця, в темницю к нему». — «А не что ён мни ка сделаэт (она говорит), хоть в тимницю ити — я посижу и с ним на стуле, а выманю шкатульку и поцелую несколько раз». И приходила ёна в тимницю со сторожом, а в тимници весьма хорошо и красиво, так ей прилюбилось в тимници сидеть хорошо, целовала ёна несколько раз его. Ён перевернул шкатульку из колена на колено, стало темно и грубо, скопила со стула прикраснаа дивиця, хватила сторожа рукам. «Неси шкатульку скурей в покой мой, а заперай дурака в тимницю». А потом Иванушко бласловясь в тимници не живёт, роскинул салфетку по тимници, стала палата гряновита, сколько е столов, столько е молодцов, всё пишут и марают, а прикрасну дивицю за Ивана доставают. Увидел сторож с окна, что у него чудеса эдаки идут, доносит ён прекрасной дивици: «Ай же ты прикрасная дивиця, это были чудеса не чудеса, а топерь новы чудеса: сколько столов, столько сидит молодцов и всё пишут и годают, как тебя за Ванюшка достать». — «Однако пойди, сторож, что ему надобно, то и дайм ему и оберём у него достатки, болше ему нецим буде шутки шутить». Иван ему говорит: «Поди сходи к прикрасной дивици, пущай ложитця на тисовую кровать спать, меня пускай повисят на арганы (на ремни) на верёх супротиво ей самой прикрасной дивици и на три часа выпустить этих стариков со мной прочь из темници, так я и солфетку подам». Прикрасна дивиця говорит: «Ни что такого не буде, а пущай ён на ремнях висит; висьте его на ремни покрепче». Иван Поповиць говорит своим темникам (который вмисти сидели в темници, так тыи и будут на ремни висить его и держать ремни): «Как я крыкну, что загорелись, так-то пониже спуститя, а как пожар, так и совсим спустите». А прикрасна-то дивиця не знала умысель его (что он делаат). Однако ёна послала сторожа вывести его с темници, привесть всих их тут. И стали висить Иванушка на арган свои старики темничнии. Прикрасна дивица крычит, что крепче тяните его, а он говорит, что крепко тянут, серце лопаат. Вздынули его на аргане высоко над прикрасную дивицю; ён голый и ёна без рубашки. Прикрасная дивиця на перине, и ён крыкнул: «Ребята, горят». Ёны ремни отпустили, и ён крыкнул: «О, робята, царьской дворець горит, о робята (старики), великый пожар». Ёны спугались, ремни с рук и спустили, самы на пожар ушли, а пожару и нет, а Иван Поповиць с милой прикрасной дивицей на кисовой кровати почиваэт. Ну тут юж ёны стали пер водить (пер перовать), замуж ёна походит за него, за Ивана Поповиця. Пришли в храм Божий, повеньцяли их.

Недолго Ванюшко жил, полтора года только. Стала проситься прикраснаа царевна в гульбу с ним. «Пойдём, Иванушка, гулять!» Приходили ёны к быстрой речьки, гди крест поставлен, гди стоит амбарушка, гди сидит Соловей-розбойник. Скрычал Соловей-розбойник: «Иван Поповиць, отопрешь ли мни, али нет». Он говорит: «Я не смию» (всё то Иван Поповиць упераетця, что не смиет). Милаа прекраснаа царевна говорит: «Я отопру». Иван Поповиць скаже, что худо будя, как отопрешь. «А я, — скаже, — отопру, не боюсь никого». Взяла ёна, отперла амбарушку, выходит Соловей-розбойник. Плеця у него аршинны, лоб у него четвертинный, голова как пивный котёл, росту его сметы нет. Крыкнул Соловей-розбойник своим голосом соловецкиим своим карабелыцикам. Скоренько карабли ему подогнали. А смотрит прекраснаа царевна на Соловей-розбойника, жалко спустить его. Соловей-розбойник подошол, хватил её за серёдку, клал на карабь, увёз в свою сторону. Оставаэтця Иванушка нещасный сын Попов: «Говорил мни Соловей-розбойник, спусти меня на волюшку, тогда получишь себи добра (впереди, когда шол соловей, ему выговаривал), а как не выпустил, так не полуцю добра, всё своё добро стерял».

Пошол Иванушка опеть путём дорогой, шатаэтця, приходит к старушки в избушку ноцью, попросился. Старушка нанимаат его пастухом: «Иди ко мни в пастухи нетёлок пасти; есть у меня пять нетёлок и быцёк». Выстал Иванушка по утру, сделал со старушкой ряду: «Ежели пригоню к ноци, так десять рублей», а не пригонит, так рублей дватьсять с него. И ён выгнал на тёмный лес скотину, а ёны убежали проклятый во дикую корбу, чтобы не найти мни нещасному пастуху, и ён проходил день до вечера, ни одной нетёлоцки в глаза не видал, взял с кормана, вынял шерсь, что лев зверь дал ему, клал ён из руки на руки, спомнил ён лёв-зверя: как лёв-зверь был бы, так скотинку пригнал бы. Лёв-зверь бежит да и скотинку гонит к нему. Срадовался Ванюшко Попов сын. «Полно тебе, Ванюшко, горевать, пойдём в моэ царьсво воёвать». — «А поди, миленькой, ты домой, а я погоню скотинку к старушки домой». Пригнал домой скотинку. «Принимай, бабушка, нетёлки, а денюшки подай». Ён денюшки от ней полуцил, а старушка стала пасти звать на другой день. «Поди, я денег дам много тиби, дам рублей тритцять на этот день, а если не пригонишь, от тебя сорок»