Еще два дня спустя в Нью-Йорке кто-то впустил на Рузвельт-Айленд два десятка зайцев. Они носились повсюду, скакали, как угорелые, вступали друг с другом в бои, как весной, проявляя драчливую настойчивость на ничейной земле. Что-то было не так с их ушами, какой-то металлический блеск. Я видел ролик на Ютьюбе. Через несколько минут они начали умирать. Они совсем не боялись местных, которые пытались хватать их прямо голыми руками, и иногда, на свою беду, им это удавалось.

По всей длине заячьего уха тянулись клинки. Они резали людям руки в клочья. Прямые и длинные, как опасные бритвы, они крепились одним концом прямо в черепах зайцев. Большая часть торчала наружу, пришитая к ушам леской. Издали стежков не было видно – кровь была аккуратно стерта, – но если осторожно взять умирающую зверушку в руки и приглядеться, то следы недавних вмешательств становились видны.

У нас строят новую игровую площадку. Я видел планы: она будет куда лучше предыдущей. Видел землекопов с лопатами и других рабочих в комбинезонах, когда они пришли, чтобы извлечь из земли пластмассового лиса и других зверей.

– Куда вы их? – спросил я, но рабочие только пожимали плечами. До сих пор так и вижу этих ярких животных, как они лежат, погребенные в слоях мусора, под землей.

Анна Сэмсон давно уже не спала всю ночь целиком. Как-то она сказала об этом боссу, и он тут же спросил, нет ли у нее проблем с проектом.

– Есть. А что? – переспросила она. – В смысле, каких проблем?

– Этических.

– Ну, он ведь тут, в общем-то, против своей воли.

О том, что бессонница у нее началась еще за несколько месяцев до приезда сюда, она промолчала.

– Понимаю, что вы чувствуете себя странно, но вашей вины в этом нет, – сказал Олсон. – Нам всем мало радости видеть его здесь. – Он помешкал – как эпидемиолог он всегда чувствовал себя увереннее, чем как начальник. – Ладно, я посмотрю, что тут можно сделать.

Анна с радостью испробовала новые оранжевые таблетки, которые он тем же вечером занес в ее рабочий уголок, но толку от них оказалось не больше, чем от зопиклона, который она принимала регулярно. Тем не менее она не отказалась от них: ее заинтересовали расплывчатые сны, которые они вызывали.

– Я была в коридоре… – рассказывала она Дэвиду по видеосвязи.

– Ты и так всю жизнь проводишь в коридорах, – перебил он. Тогда она сменила тему, а он и не заметил. Позже она пересказала свой сон Саре. Та спросила, хорошо ли она питается.

Когда Анна пошла к Олсону попросить у него еще пилюль, того уже не было.

– Теперь обо всем будете докладывать мне лично, – заявил полковник Гомес. Он печально посмотрел на нее, и она сразу поняла, почему исчез его предшественник.

Сорокачетырехлетняя блондинка, Анна никогда особенно не занималась своими ломкими сухими волосами, и те всегда торчали в разные стороны, придавая ее преувеличенно-восторженному, а иногда и столь же преувеличенно-встревоженному лицу вид «модного замота», как выражалась одна ее приятельница, что Анне отчасти даже импонировало. Солдаты у входа на базу каждый раз проверяли ее удостоверение, хотя она знала, что они и так ее помнят.

Олсон хотел, чтобы Анна жила на базе, но она настояла и сняла квартиру в городке. Он находился в нескольких милях от базы – по обширному пространству были рассыпаны тут и там уродливые бунгало, в которых жили около пятисот человек. Окна ее квартиры выходили на пересохшее болото – неглубокую впадину в окружении мертвых древесных стволов. Иногда она гуляла по дну этого естественного бассейна, покрытому твердой, как бетон, грязевой коркой, бывшей в прошлом непролазной трясиной, кишевшей лягушками. К подлеску, который покрывал весь противоположный берег и тянулся еще четыре мили до заброшенного аэродрома, она старалась не приближаться – ее квартирохозяин утверждал, что там полно клещей.

– А вы, значит, с базы, – сказал он, едва она переступила порог.

Табличка на двери его магазина утверждала, что рабочий день начинается в восемь, но Анна обычно заставала его на месте уже в семь с небольшим. По утрам они вместе пили кофе.

– Школу у нас закрыли, – рассказывал он ей. – Поэтому те детишки, которые еще остались – а их тут раз-два и обчелся, – так вот, они учатся удаленно. Через Интернет. А вы сами откуда?

– Трой. Штат Нью-Йорк.

– Мои-то дети уехали. Дочка в Сан-Франциско, сын в Сакраменто. С сыном мы, правда, не разговариваем… Глядите-ка, неужто опять дождь? Обычно у нас так не бывает. По крайней мере, в это время года. Может, тоже из-за этого… ну, сами знаете. Как, по-вашему?

Каждый раз, когда дождь заставал ее в его магазине, она покупала дешевый зонтик.

– Они ведь многоразовые, вы в курсе? – спрашивал он.

– Очень может быть, – отвечала она.

– Не хотите подойти ближе? – спросил объект.

– А разве сейчас я стою недостаточно близко? – ответила Анна.

– Вообще-то даже ближе, чем все ваши предшественники, – сказал он. – И вы не боитесь? А зря. Вот ваш босс, ему все надоело. Как и мне. Меня уже тошнит.

– Тошнит? Ты что, болен?

– А что, непохоже?

– Похоже, что ты устал, – ответила она, – а в остальном выглядишь нормально. Конкретные жалобы есть?

– Еще бы, мать вашу! Вы хотя бы представляете, когда я в последний раз видел солнце?

– Тебе известно, что будет, если тебя переведут в камеру на наземном уровне. Тебе положено быть внизу, и ты это знаешь. Ты прекрасно понимаешь, что такое карантин. Разве ты сам только что не сказал, что тебя тошнит? А вдруг ты действительно болен, куда мы тебя тогда отпустим?

– Да нет, просто я немного того…

– Если, конечно, это ты, – сказала она. Он взглянул на нее насмешливо. – А вдруг это не ты того? – продолжала она. – Вдруг это весь мир того?

– Точно.

– В этом я и пытаюсь разобраться.

– Ну и как успехи, док? Док, у вас костюм не застегнут.

– Ник, – сказала она. – Можешь повернуться кругом?

– Хотите посмотреть, не изменилось ли чего, да? – сказал он. – Нет. И вы это знаете. Так что сами ходите вокруг меня. Это еще что за фигня?

– Фибро-оптическая камера, которую я собираюсь установить.

– Ну, слава богу, а то я все думал: «Куда она собирается заткнуть мне эту трубку?»

– Ты же знаешь, что я не тот доктор. А ты не тот пациент.

Почти каждое утро на восходе солнца Анна отправлялась на прогулку, а уж потом, загрузив заднее сиденье машины книгами, ехала на базу. Кто бы ни стоял на дежурстве, обязательно тратил минуту-другую на их просмотр. Первый набор предохранительных полос отмечал конец общественной дороги. Дальше простирались сотни ярдов сухой земли, из которой выкорчевали даже самые кряжистые суккуленты. За ней вторая предохранительная полоса отмечала границу базы.