— И… сколько?

— Не знаю, милая. Но ты да я да мы вместе с тобой… Словом, на наш век хватит. И детишкам нашим.

— Не хочу я никаких детей!

— Это ты сейчас так говоришь. А я, положим, хочу. И ничего не имею против, если именно ты мне их будешь рожать.

Снова короткий Ольгин смешок:

— Так ты любишь меня, что ли?

— Милая, я готов взять на себя твои проблемы, а это гораздо ценнее.

— А… если он вдруг вернется?

— Знаешь, я раньше думал, что случится, если он вдруг исчезнет? И так прикидывал, и эдак. И побаивался, если честно. Все получилось как-то само собой, и я понял, что смогу. Иван давно уже не нужен. Ни мне, ни делу. Во всяком случае, на его месте может быть и другой, как и на моем, на твоем, на всяком любом другом месте. Поэтому надо цепляться не за то, что имеешь, а за то, что можешь иметь кроме этого. И в один прекрасный момент взять и…

— Ты его убьешь, да?

— Не я.

— Ну, понятно… «Вчера в своей машине расстрелян из автомата…» — И снова короткий Ольгин смешок. — Во всяком случае, ты гораздо нормальнее. Меня достали эти его эксперименты. Помешанный. Послушай, а ты-то женишься на мне?

— А он почему официально не зарегистрировал отношения?

— Не знаю. Как-то все это тянулось… Полтора года жили вместе и все друг к другу приглядывались.

— А чего к тебе приглядываться? Тебя надо… — Снова ко роткий смешок и какие-то хлюпанья. Нет, причмокивания, хотя…

— Постой…

— Да чего там. Иди сюда…

— Не мни блузку. Дай, сниму.

— Фу-ты, черт! Какой дурак эти крючки придумал?

— Ай!

— Тише. Сладенькая моя…

— …милый… как хорошо!

Так же на цыпочках он попятился прочь от двери. Эти замочные скважины — ужасно неудобная вещь. И потом начинает тошнить. Во рту кисло, как тогда, на шоссе. Недолго же она думала. Так что ж? Не будет Ольги, не значит, что не будет другой. Точно такой же безмозглой кошки. Как он их умудряется выбирать одних и тех же? Всю жизнь убивать их, что ли? «Я старше тебя, урода, на…» Урода.

Закат

Кажется, он опять это потерял: время. Очнулся только, услышав голоса в коридоре. Усмехнулся: эти двое, по крайней мере, еще живы. Значит, удалось. Все это время сидел, скрючившись, в коридоре, рядом с кладовкой. Нож рядом, на полу. Ну и черт с ним! И с этим все кончено: с ножами.

— Еда какая-нибудь в доме есть? — Голос Ладошкина.

— Смеешься! Делать мне больше нечего!

— Ох, Ольга! Ладно: сделаю я из тебя образцовую жену! Но это после. А пока поедем с тобой, лапочка, в кабак. Отметим помолвку.

— Слушай, может быть, мне сразу к тебе переехать?

— Погоди. Он должен рано или поздно объявиться. Кстати, почему ты его не искала эти два месяца?

— Смеешься? Делать мне…

— Поехали, милая.

Отпустил их. Просто взял и отпустил. Когда хлопнула входная дверь и в замочной скважине повернулся ключ, подошел к окну, подождал, пока отъедет машина. Всех уничтожить невозможно, пусть едут. Да и к чему уничтожать? Лодка, на которой последние полтора месяца уже мертвым плыл в царство теней, достигла противоположного берега. Вспомнив об этом, он пошел в лабораторию. Целая пристройка ей отведена. Странно: замок на двери взломан. Хотя чего ж тут странного? Ладошкин покопался, не иначе. Или Ольга. Ничего в его работе толком не понимают, кроме одного: можно обеспечить себя на всю жизнь. Ведь он почти закончил.

Хотя неправда. Не закончил. Память все-таки возвращается. Надо бы узнать, что стало с теми остальными, кто принимал препарат, собрать информацию, проанализировать собственное состояние, взять анализы и работать, работать, работать… Он близок к цели, а сейчас, как никогда…

…Разбивать стекло оказалось приятно. Вообще ломать. Дольше всего он возился с компьютером, с жестким диском. Просто стереть информацию — этого мало. Умельцы есть, реанимируют. Тут нужны были серьезные механические повреждения, чтобы никто, никогда, нигде… Остальное не важно, но остановиться он уже не мог. Бил стекло, ломал ожесточенно дискеты, на которые копировал на всякий случай некоторые особенно важные записи, крушил аппаратуру. Не помнил, само загорелось или это он чиркнул зажигалкой. Знал, что газ — это опасно. И реактивы, с которыми он работал, отнюдь не безобидные. Мысль выбраться из лаборатории мелькнула на мгновение и исчезла. Куда? Кому он нужен, спасать свою жизнь? «Я старше тебя, урода…»

Зоя… Это воспоминание было последним. Если бы он подумал о ней раньше, то мог бы и успеть выбраться. Почему-то отчаянно жалко вдруг стало те два солнечных дня в деревне, речку, солнце, двух хорошеньких девчонок, острожные (чтобы никого не разбудить) поцелуи ночью в терраске. Жалко друга детства, не того, который на батарее, с неестественно свернутой шеей, а того, который вроде бы вовсе и не его друг. Жалко старого человека с одышкой, усталого, запутавшегося, жалко высокую, строгую женщину со сросшимися на переносице бровями. Жалко того, что могло было случиться с ним и раньше, но почему-то досталось другому и пропало бездарно, впустую. Жалко себя и вообще… Жизнь?

Но он просто не мог к ним всем вернуться. И никому ничего не хотел объяснять. Это главное: никому и ничего не объяснять. Он думал, что сначала будет взрыв и тело его сделается наконец по-настоящему мертвым, а потом уже будет долго гореть, но огонь добрался раньше. Все-таки тому, другому, было легче. Он горел уже мертвым. «Я старше тебя…»

Теперь уже ровесники. До Страшного суда, который, может, будет, а может, нет. Кто как верит.

— Самоубийство, Владлен Илларионович. — Руслан Свистунов выглядел усталым. — Но нет никаких сомнений, что Сидорчук и был нашим маньяком.

— А что ж Ваня не пришел?

— Да он там… В общем…

— Капитан Свистунов!

— Есть!

— Доложите, как положено… Ты не жалей меня. Не жалей…

— Правда, что вы теперь на пенсию, Владлен Илларионович?

— Что ж. Пора… Да…

— Он снова исчез. Дома не ночевал.

— Ну, это еще ничего не значит. Наш Ваня… — Цыпин вдруг осекся, что-то вдруг вспомнив. — Ищут его?

— Уже ищут.

— Значит, это был Сидорчук. Что ж, надо закрывать дело. Как с доказательствами?

— Все будет в лучшем виде, Владлен Илларионович.

— Ну-ну. Как-то оно все… — И вдруг Цыпин тихо спросил: — Как думаешь, кто это был?

— Следователь прокуратуры Иван Александрович Мукаев, проживающий по адресу…

— Да ну вас! Как сговорились! Что ж, Мукаев так Мукаев.