Как только я принял ведро, то тут же выплеснул четверть на лежащие тела жандармов и направился в комнату, где недавно предавался утехам Макрон. Дама с прутом, как ни странно, не убежала, а, напротив, улеглась на постель с пришедшей из соседнего номера подругой и пила вино прямо из горлышка бутылки, бессовестно грызя яблоко.

– Fichez le camp, putes[82]! – крикнул я им.

То ли голос мой был грозен, то ли мои намеренья оказались слишком откровенны, путаны поняли мое желание без дополнительных подсказок и прыснули из комнаты. Выплеснув остатки спиртного на кровать и стены, я случайно заметил, что под столом стоит сундук, в котором обычно хранят пороховые картузы, и недолго думая потянул за боковую ручку. Случайный взрыв в мои планы не входил. Как ни странно, он оказался чрезвычайно легким, но явно не пустым и, не делая попыток открыть его, я взял обитый кожей ящик с собой.

За тушением пожара мы наблюдали уже из порта, обсуждая последние события. Вернее, могли видеть лишь кратковременное зарево от огня и дым, который спустя пару часов сошел на нет. В трюм «Альбатроса» тем временем грузили бочки с бургундским, боцман покрикивал на нерадивых матросов, а над небом Кале просыпались звезды. Где-то у рыбацких лодок, напротив коптильни раздалось недовольное мяуканье и писк. Я рассмеялся: здешние коты, разжиревшие на остатках обильного стола из рыбьих потрохов и голов, давно не обращали внимания ни на мышей, ни на крыс. Их глаза сверкали во мраке при малейшем отблеске света, пугая впечатлительных особ, а вот крысы их хоть и побаивались, но часто огрызались. Мне уже случалось видеть в порту, как коты без боя сдавали позиции крысиному войску, когда те, ощерив длинные желтые зубы и топорща усы, бесстрашно шли в наступление. Впрочем, рыжие и полосатые довольно быстро отбивали свои флеши назад. Но сейчас межу крысами и котами установилось перемирие, так как по доскам причала, где иногда происходили баталии, катилась очередная телега, колеса которой смертельно опасны как для грызунов, так и для пушистых хищников. Что подтверждало теорию мирного сосуществования даже для непримиримых врагов при возникновении общей опасности.

– Вы меня удивили, Алексей Николаевич, – сказал Полушкин, выбивая трубку. – Я уже решил, что вы превратились в сундук и спускаетесь по простыне. Потом присмотрелся и захотел перекреститься. Зачем вы так рисковали? С огнем шутки плохи. А если бы не успели? Вот, вы смеетесь, а мне не до смеха.

– Сам не знаю, что на меня тогда нашло, – ответил я. – А засмеялся я по другому поводу.

– Вы хоть посмотрели, что в нем? Я уже понял, что не порох.

– Как отчалим, так и посмотрю. Самому интересно.

– Я приказал Степану и Тимофею не отходить от бочки с Макроном, – произнес Иван Иванович, смотря на часы с репетиром. – Пока четырехчасовая смена, но с местом содержания надо что-то решать. Бочка хоть и в трюме, но…

– Это правильно, Иван Иванович. Пусть его пребывание на борту останется тайной для экипажа. Кто его знает, как отнесутся матросы к тому, что мы держим в плену французского лейтенанта. Однако лишних кают на судне более нет. Ума не приложу, куда можно его спрятать.

– А если вы отправитесь сухопутным путем? – предложил Полушкин.

– Две с половиной тысячи верст? – прикинул я. – Хорошо, если к концу февраля мы попадем домой.

– Я это предлагаю немного из других соображений, – тихо произнес Полушкин. – Если покойный Видлэн заподозрил в вас шпиона, то кто может дать гарантию, что он не поделился своей идеей еще с кем-то? Этот кто-то легко сможет сопоставить факт исчезновения капитана таможенного корвета и отплытие «Альбатроса». Мы задержимся в Дюнкерке на сутки, а вы к этому времени получите фору в полторы сотни верст. И если случится погоня, то именно за вами.

– В ваших словах, Иван Иванович, есть смысл. Идемте на судно, и пока у нас осталось время для маневра, допросим Макрона. Надеюсь, он уже освободился от наркотических грез.

* * *

Придя в сознание, Макрон в короткий миг вечности понял, что окружен совсем иной, непроницаемой тьмой. Терпкий дубовый запах проникал в легкие, а щеки царапала густая холодная влага. Сглотнув неприятный комок в горле, он почувствовал, что в рот попала соль, в коей он узнал собственный пот, а моргнув, ощутил неприятную резь в глазах. И холод – холод был точно в доме изо льда. Лишенное одежды тело лихорадочно сотрясалось. И совместно с холодом застывшую плоть поедал жар, неся с собой первые признаки ломки. «Может, это ужасный кошмар? – подумал он. – Ну да, конечно! Всему виной та редкостная дрянь, которую он в последнее время предпочитал доброму табаку. Часто, слишком часто стали приходить перед сном чудовища, демоны и всякие твари и только надежная трубка спасала от этих бед…»

* * *

С похищенным лейтенантом я проговорил почти час, и откровения с его стороны посыпались только после того, как я рассказал о пожаре в «доходном доме». Эммануэль попросил поклясться, что это правда, после чего рассмеялся мне в лицо, сообщив об оставленном в комнате сундуке с сокровищами. Меня порадовало явное отсутствие у него какой-либо морали и патологической жадности, – как пришло, так и ушло – но не это развязало мои руки. Он был человеком своего времени: в меру честным, амбициозным, с долей тщеславия, немного фаталистом и заядлым курильщиком гашиша. На этом я и решил сыграть. Мир в моих глазах не рухнул, но пошатнулся, особенно учитывая, что его дальнейший рассказ разворошил угли недавних горячих событий. Разочаровывать его я не собирался и превратился во внимательного слушателя, пока он готовил трубку. А послушать было что. Освоившись в роли ценного пленника, Макрон предложил выкупить свою свободу за акции, которыми я якобы интересовался. Потом добавил о наличии богатых друзей, которые могут предоставить приличный выкуп и, в конце концов, попросил приоткрыть тайну своего внезапного положения.

– Наверняка вы знаете, что такое эрозия, – сказал я, давая пленнику напиться.

– Благодарю, имею представление.

– Все со временем подвергается эрозии, – продолжил я. – Булыжники темнеют и трескаются, пески превращаются в пыль, крошатся пергаменты, тускнеют краски. Иные из этих процессов, конечно, губительны. Однако случается эрозия очистительная, вытравляющая ложные аналогии, нетипичные ошибки, сбивающие с толку малосущественные подробности. Если по ходу своего рассказа я где-то что-то напутаю, не так опишу или подвергну искажению, то вы меня поправите. Я хочу услышать от вас речь того храбреца, я бы даже сказал, гения интриг, которому под силу смахнуть пыль досужих рассуждений и обнажить непреклонную, хладную обсидиановую истину и чистую алебастровую правду. Эту очистительную эрозию проведете именно вы, Эммануэль. Потому что сейчас стоит вопрос вашей жизни или смерти. И пусть вас не стесняет обстановка, ибо и великий Диоген предпочитал остальным жилищам простую бочку.

Макрон открыл было рот, чтобы поспорить, сказать, что мало-помалу происходит привыкание к утрате и понятие правды так расплывчато, но затем вспомнил о своем положении.