сановников высокого ранга — старое бедствие империи — с особенной силой проявлялись при Юстиниане. Царственная чета была окружена огромным числом родственников, которые пользовались своим высоким положением в интересах личного обогащения. Современник Юстиниана, переживший и его преемника, Иоанн Эфесский, в случайном упоминании о судьбе состояния Марцелла, брата Юстина, которое Маврикий предоставил своему брату Петру, свидетельствует, что дворцы Марцелла с их обстановкой и гардеробом и имения его могли равняться с целым царством. В предисловиях ко многим своим новеллам Юстиниан скорбно жаловался на грабежи и вымогательства, которые позволяют себе чины администрации, но сам же он оказывал поддержку этому общественному бедствию попустительством вопиющих злодейств и неправд. Самое преследование по суду виновных в вымогательствах сановников и знатных лиц имело при Юстиниане деморализующий характер, так как в применении этого способа карать виновных искали не восстановления правды и справедливости, а часто лишь обогащения двора.[676] Административные посты замещались не лучшими людьми, а теми, кто, обогащая казну, умел составлять себе состояние. Государственная власть была бессильна против них и попускала всякие злоупотребления. Резкий тон Прокопия в его суждениях об администрации является отзвуком того бессильного негодования, в котором жили лучшие люди того времени, не умея разобраться в той тине всякой лжи и неправды, которая опутывала современную им действительность.

АРМИЯ И ВОЕННОЕ ДЕЛО ПРИ ЮСТИНИАНЕ

Внешняя политика Юстиниана представляет в целом поразительный контраст силы и бессилия. Сокрушитель германских царств, восстановитель единства империи в бассейне Средиземного моря, истощался в бесплодной борьбе с персами, откупал у них мир за большие суммы денег и на склоне своих дней признал за себя и своих преемников даннические отношения империи к персидскому царю на 50 лет вперед. Такое же бессилие проявляла империя при Юстиниане в отношении северных варваров. Непрерывные их вторжения весьма редко встречали отпор, никогда не вызывали карательных экспедиций и, оставаясь безнаказанными, приносили насильникам денежные дары императора вдобавок к награбленной ими добыче. Это резкое противоречие между смелой завоевательной политикой на западе и бессилием на восточной и северной границах империи с наглядностью свидетельствует, что успехи Юстиниана на западе никак не могут служить указанием на новый расцвет военной мощи империи. Военная сила империи находилась при Юстиниане в полном упадке, и он сам немало содействовал тому своим отношением к армии.

Состояние военного дела при Юстиниане является результатом предшествовавшего развития. Старая организация римской армии, как ее дал в свое время Август, переживала многообразные изменения, и армия времен Константина Великого имела уже совершенно иную и новую организацию. Ее деление на пограничную и действующую, проникновение варваров в ее состав, наследственность военного звания, все это содействовало тому, что военная сила государства превращалась в сословие военных людей. Это сословие не было замкнуто, так как существовал набор в виде обязательной для землевладельцев поставки рекрутов по требованию правительства по расчету количества земельных владений. Знаменательной эпохой в судьбах армии для восточной империи, было водворение готов в придунайских областях в конце IV века. Воинственный народ, живший в условиях своего племенного быта, водворился в империи как новое военное сословие в составе ее населения. Германские нравы оказали самое решительное воздействие на армию прежнего состава, и уже в начале V века институт букеллариев получил всеобщее распространение. При Феодосии Младшем продолжала еще существовать старая армия с ее делением на полки, из которых многие носили старые исторические имена, как свидетельствует об этом единственный в своем роде памятник, Notitia dignitatum utriusque imperii.[677] Процесс разложения армии шел быстро в последующее время, и явления столь различного порядка, как организованная армия и народ-воин, быстро сближались в своем существе и общем характере. Те армии, которые посылал Анастасий для борьбы с исаврами и на персидскую границу, состояли уже не из полков со старыми именами, а из дружин со своими вождями, и самая видная роль в военных действиях принадлежала готам. Командиры отдельных частей были подчинены главнокомандующему, но он нередко бывал бессилен заставить их подчиниться своим распоряжениям. Типичным представителем нового порядка в военных отношениях был Виталиан, сын Патрикиола, участвовавший в персидской войне вместе со своим отцом и впоследствии, на посту комита федератов в Скифии, создавший столько затруднений Анастасию в конце его правления.

При Анастасии еще поддерживалась личная связь императора с армией, как в виде донатива солдатам при вступлении на царство, τα Αὐγουστιακά, так и в повторениях его каждое пятилетие власти.[678] При Юстине вышел из обихода обычай донатива в пятилетия и пришел затем в полное забвение. Прокопий в своей «Тайной истории» резко порицает Юстиниана за это умаление прав римской армии;[679] но то обстоятельство, что отмена старого обычая не вызвала никакого протеста в среде армии, является само по себе свидетельством тех глубоких внутренних изменений в организации военной силы государства, которые окончательно определились ко времени Юстиниана. Вознесенный над миром наместник Христа на земле считал армию лишь орудием своих велений для достижения практических целей. Старое право армии давать императора римскому миру на Военном поле, как было при Валенте и Феодосии Старшем, потеряло свою силу и значение вместе с перенесением этой церемонии на ипподром, где наряду с военными людьми было и народное представительство в своеобразной организации димов. Право армии превращалось в простую видимость, когда та же церемония происходила внутри дворца, как принял царский венец Юстиниан. Ни один из императоров, начиная с Аркадия, не принимал самолично командования над армией, и это отдаление особы государя от военного дела лишь возвышало ореол, окружавший императора, не делившего, как прежде, с армией ее бранных трудов.

Общим термином для людей военного звания оставалось старое слово miles, которое передавалось греческим στρατιώτης. Юстиниан в одном указе ранней даты (так как он вошел в Кодекс) писал так: milites autem appellamus eos, qui tam sub excelsis magistris militum tolerare noscuntur militiam, quam qui in undecim devotissimis scholis taxati sunt nec non eos, qui sub diversis optionibus foederatorum nomine sunt decorati.[680] Здесь даны три разряда военных людей: 1) солдаты, числящиеся в полках, состоявших под общим начальством магистров армии, которых было пять: два — in praesenti, т. е. придворные, и четыре — территориальные: Иллирика, Фракии, Востока и Армении, 2) люди, состоящие в 11 схолах, т. е. дворцовых полках, которые находились в ведомстве магистра оффиций,[681] и 3) федераты, состоявшие под начальством офицеров, называвшихся оптионами. Термин optio, оптион, имел исконную давность в армии и употреблялся некогда для обозначения помощника центуриона. Теперь это были