Первым сообразил инопланетянин:

– Ничего себе империя ведов получится! До Урала, не меньше. Хорошо, что я так далеко застрял. Ха! А ты чего, братец, не радуешься? Вроде как атеистам жить матери рода не мешают. Или за свою будущую супругу переживаешь?

Академик ответил с философским туманом:

– Вопрос человеческого бытия: когда чего-то нет – желаем, когда свалится на голову – сомневаемся: «На кой оно надо?» А ты что думаешь, пэр? – уставился он на сыщика. – Не боишься, что тебя совсем другим человеком ведичество сделает?

Англичанин в ответ ехидно улыбнулся:

– Предвидение мне давно подсказало: на таких, как я, да и ты с Лилей, устройства «иксов» не действуют. О продвинутом, хоть и весьма склерозном инопланетянине вообще речь не идет. У него там в голове несколько иначе мозг развит.

– Вон оно как?! – восхитился Сергей Николаевич. – Что ж ты раньше молчал?

Кажется, становиться поклонником ведичества по принуждению ему не совсем хотелось.

В последние сутки работы над картиной Андрей впал в какую-то творческую прострацию, из которой все, что не касалось конкретного дела живописца, прекратило существовать. Он даже перестал пить свой крепкий кофе, прикладываться к красному вину и реагировать на заносимые в мастерскую ароматные кушанья. Единственное, на что его хватало, это со стонами восклицать:

– Уходите! Не мешайте! Последние штрихи остались!

Его слушались. Уходили. Порой затихали, садились в

уголке и смотрели. Потому что любой смотрящий на картину начинал испытывать какой-то священный трепет. Даже издалека или сбоку творение завораживало непередаваемой на словах силой, размахом и величием несущегося по уступам горного потока. Скорее даже не потока, а целого каскада бурлящих, смертоносных водопадов. Ну а уж если подходили и всматривались в полотно с расстояния в шесть метров, редко кто мог удержаться от непроизвольного вздрагивания всем телом. Из бурунов пенящейся воды просматривалось жуткое чудовище с расставленными в сторону конечностями, готовое вот-вот схватить душу зазевавшегося, загипнотизированного стремительным бегом воды существа. Причем существа любого, лишь бы дышало, двигалось или мыслило.

Оставалось только поражаться, как оно до сих пор не схватило своими клешнями заметно похудевшего в творческом экстазе Санрегре.

А уж на восхищение мастерством художника просто не оставалось сил. Любому зрителю только и хотелось просто сидеть и бездумно пялиться на эпохальное творение.

Но всему когда-то наступает конец.

Двадцать четвертого августа в кабинет к экспертам ворвался генерал Рублев и с округлившимися глазами воскликнул:

– Все! Конец! Картина готова!

Чернов попытался усадить взвинченного до предела генерала в кресло:

– Анатолий Дмитриевич, вы уверены? Вроде как к вечеру, а то и к завтрашнему утру планировалось окончание.

– Уверен! Уж я его знаю! Конечно, он будет твердить, что еще картина сырая, ее надо дорабатывать, исправлять, но! Если он более двух часов уже только ходит вокруг мольберта, смотрит на картину и не делает ни одного мазка, значит, все готово. Больше он к ней не прикоснется красками. Все свои гениальные вещи он заканчивал точно так же. Разве что еще через час, а то и два просто усядется в дальнем углу мастерской и тоже будет что-то издалека высматривать, пока не свалится в сон. Порой прямо на пол.

И первым двинулся к двери с призывом:

– Кто хочет взглянуть первым – за мной!

Прежде чем выскочить за коллегами из кабинета, Чарли Бокед дал наказ «удаленному оператору»:

– Евгений, начинай раскручивать всемирную новость о продаже картины. При этом акцентируй, что окончательный срок аукциона назначен на завтра, в шесть вечера. Ну и готовь все остальное.

То есть вся подготовительная работа перед эпохальными торгами уже была проделана заранее. Знаменитый детектив даже предвидел вариант досрочного аукциона и заблаговременно запустил в инфосеть несколько предварительных дат. Теперь это давало некоторые преимущества организаторам аукциона: у них все готово, а вот «золотая рыбка», для которой и сделана приманка, лишнего временного маневра не имеет. Так что в любом случае неведомому, таинственному сопернику придется ошибаться.

Андрея и в самом деле увидели сидящим в дальнем углу мастерской. В руке он держал так и не надпитую бутылку с вином и склонял голову в разные стороны.

Вначале его трогать не стали, зато все дружно, а потом и по отдельности, а потом и в разной очередности постояли на шестиметровой отметке. И лишь через час, кое-как справившись с хлещущими через край эмоциями и чувствами, вспомнили про художника. Тот так и сидел в прежней позе, словно окаменев.

Пришлось Андреем заняться вплотную. Отвели в другую комнату, почти с ложечки накормили, заставили выпить хорошего коньяка и, только уже укладывая в кровать, дождались от него первых осознанных слов:

– Что, картина закончена?

– Давно, – отвечал Сергей Николаевич, и ему тут же вторил Анатолий Дмитриевич:

– А теперь постарайся хорошенько выспаться!

– Но там еще надо…

Художник попытался вскочить с кровати.

– Ничего больше не надо! – Старый приятель придержал его с силой за плечи. – Картина принята заказчиками, оплата тебе уже переведена. Завтра на аукционе получишь премию, которая будет зависеть от окончательной суммы продажи. Так что ты теперь человек более чем обеспеченный и можешь смело заниматься живописью только в свое удовольствие.

– Удовольствие – это не то слово, – прошептал Санрегре, проваливаясь в сон.

На следующий день его с самого утра откармливали и отпаивали, а часто наведывающаяся Лилия Монро просто сидела при этом рядом, так и продолжая прикрываться непроницаемой вуалью. Причем ее странный взгляд даже сквозь ткань прожигал почти физически, и когда она в очередной раз ушла, Санрегре поделился своими сомнениями с неотступно возле него пребывающим приятелем:

– Анатоль, мне возле этой знаменитой дамочки страшно становится порой. Чего она так на меня смотрит?

– Жалеет она тебя! – воскликнул со смехом генерал. – Вон как за шесть дней исхудал: шкура да кости. С самого можно чудовище рисовать! – Но после этого перешел на шепот, оглянувшись предварительно на дверь: – Мне академик подсказал по секрету, что Лиля может у человека аппетит повышать воздействием своей ауры. Ну? И чего ты так на меня вылупился? Не веришь, что ли?

Санрегре прислушался к себе, потом растерянно пожал плечами:

– Хм, если припомнить хорошенько мои прошлые всплески творчества да сравнить с этим, то я и в самом деле в тростник превратился. И куда сало подевалось? Но самое загадочное, что и в самом деле аппетит чувствую. Вон как недавно две порции котлет по-киевски навернул. Чудесатость сплошная!..