Если я рассказывал, что за мной присылали государственную машину с шофером, чтобы ехать лечить генерала КГБ, Ховард перебивал, не дослушав, и тут же спрашивал:

— Какая марка машины?

— «Волга».

— Были на ней какие-нибудь специальные знаки?

— Нет, только яркие жёлтые фары и номер был МКА-00–11, его знали все постовые.

— Сколько такая машина стоит?

— Ну, наверное, тысяч двадцать рублей.

— Сколько это в долларах?

— Надо посчитать по курсу тех дней.

— Сколько тебе платили за консультацию?

— Сто рублей.

— А сколько стоил бы проезд на такси?

— Ховард, моя история не об этом.

— Надо описывать всё до деталей. Ладно, я сам придумаю.

— Зачем придумывать? Эта история и так интересна.

— Я знаю американского читателя, ему нужны детали.

В следующий приход он патетически читал мне обработанную им историю:

«Длинный чёрный лимузин, сверкая жёлтыми огнями, какие имели лишь машины членов советского правительства, мчался по средней линии московских шоссе, проезжая с сиреной на красный свет. Постовые милиционеры вставали смирно и отдавали честь: все знали, что в машине ехал не кто иной, как главный консультант Кремлёвской больницы профессор Владимир Голяховский…»

— Ховард, всё было проще: машина принадлежала генералу КГБ и её знали, но меня никто не знал. И я не был главным консультантом Кремлёвской больницы.

— Ты не понимаешь — так надо для того, чтобы издатель прочёл это Предложение и принял рукопись, заплатив нам большие деньги. Потом мы сможем переделать, как ты хочешь.

Если я рассказывал, что видел, как Никита Хрущёв пил коньяк полным фужером в одно глотание, то Ховард перебивал:

— Какой был коньяк?

— Не знаю, наверное, армянский. Он считался самым хорошим.

— Сколько стоила бутылка?

— Наверное, рублей тридцать, точно не знаю. Но дело не в стоимости, а в том, что он много его пил.

— Сколько было людей за столом?

— Много.

— А стол какого дерева?

— Кажется, светлый.

— Сколько он мог стоить?

— Не знаю, наверное, дорого.

Самый частый вопрос был «сколько стоит». Личность Хрущёва, его поведение терялись в этих деталях. Потом в его интерпретации этот рассказ выглядел так: мы с Хрущёвым вместе пили коньяк за столом красного дерева, он пил — больше, напивался пьяный и беседовал со мной на темы управления государством. И опять-таки потому, что я был такой важный человек.

Всё это была «журналистская утка» с деталями, возможно, и нужными в описании домашнего хозяйства, но не имевшими значения для моих историй. Я спорил и всё яснее понимал — Ховард видел своей задачей вставить в мои рассказы больше лжи и мелких деталей. Мне нужен был не такой соавтор, а просто хороший редактор, который сумел бы адаптировать мой материал для понимания широким кругам американских читателей. Мой энтузиазм к нашему соавторству быстро падал, зато энтузиазм Ховарда постоянно рос, и он всё чаше и громче предвещал миллионы.

Мы пока ещё не обсуждали с ним никаких условий, но я сказал, что, надеюсь, они будут справедливые. Он тут же ответил:

— Из аванса я должен получить не менее сорока тысяч долларов. Это минимальная сумма моего годового проживания.

Меня это покоробило, потому что моя сумма была почти равна нулю, но он об этом и не подумал спросить. Но сами по себе такие цифры не могли не волновать — кто знает, может быть, ему это удастся?.. А дальше — посмотрим.

В ту пору у меня на уме было лишь сдать экзамен — подходило его время, и я не хотел терять ни минуты на рассуждения и споры о книге. В моей голове должны были постоянно держаться не менее десяти тысяч вопросов-ответов; я натренировал себя так, что безошибочно отвечал на 80–85 % вопросов. Хотя они и не точно повторялись в каждом экзамене, но были похожи, и такого «попадания» было достаточно с запасом, чтобы правильно ответить хотя бы на половину вопросов. А это и требовалось для сдачи.

Каждый день я повторял около тысячи вопросов, голова была перегружена. И однажды, когда я интенсивно занимался дома, зазвонил телефон и женский голос по-американски неправильно произнёс моё имя:

— Доктор Гоулакоувски?

— Да, это я.

— Моё имя Кэрол, я секретарь доктора Ризо, директора департамента ортопедической хирургии госпиталя Святого Винсента в Манхэттене. Вы всё ещё интересуетесь работой?

Оторванный от напряжённых занятий, я замедленно реагировал:

— Простите, что вы сказали?

— Если вы всё ещё интересуетесь работой, то можете приехать для переговоров с доктором Ризо.

— Какой работой?

— Вы посылали нам ваше резюме.

Тут только я, наконец, вспомнил, что более четырёх месяцев назад посылал документы на место парамедика.

— О, да, конечно, я посылал!

— Так вот, можете приехать для интервью с доктором.

— Когда?

— Можете завтра, в час дня, если это вам удобно.

— Конечно, удобно!

— Спасибо, — и, назвав адрес, она положила трубку.

Это мне надо было бы сказать ей спасибо. Я сидел ошалевший — всё ещё трудно было привести в порядок взбаламученные мысли. Первым делом я позвонил Ирине на работу. Непривычная к моим звонкам, она встревожилась:

— Что случилось?

— Мне предлагают работу.

— Правда? Какую?

— Помнишь, ты нашла объявление в газете «Нью-Йорк таймс» на должность парамедика, и я тогда послал резюме. Да? Так вот, позвонила секретарь директора и сказала, чтобы я приехал для интервью.

— Да, да, вспоминаю… Когда интервью?

— Прямо завтра.

По Ирининому голосу было слышно, что она взволновалась тоже. Она сказала:

— Не уходи вечером на курсы, давай всё обсудим.

Уже два года я мечтал о работе, какой-нибудь работе, чтобы зарабатывать хоть сколько-нибудь на приличное существование. Что такое получить работу, может понять только тот, кто годами её добивался и добиться не мог. И это событие, это предложение, такое важное и долгожданное, мы с Ириной обсуждали всю ночь до утра: как мне разговаривать с директором, как спросить, какие будут обязанности, что мне придётся делать, с чем я там встречусь?

Ирину всё тревожило:

— Я только думаю — не будет ли это для тебя слишком тяжёлая физическая работа?

— Ну что ты, не волнуйся: в мои пятьдесят один год я ещё достаточно крепкий мужчина — справлюсь. К тому же парамедики не таскают грузы.