— Как не таскают? Если это будет работа на машине скорой помощи, тогда тебе придётся таскать носилки с больными.

— В Америке почти всё механизировано — наверняка есть облегчающие приспособления.

— Но ведь это и опасная работа! Как я себе представлю тебя где-нибудь на выезде ночью среди всех этих ужасных людей!.. Ты должен подбирать жертвы их преступлений, а вокруг тебя все с оружием, все бандиты… Я боюсь, я не могу тебе это позволить.

— Ну что ты! — даже если хоть раз будет так, я надену пуленепробиваемый жилет.

Под влиянием её беспокойств я представил себя в форме парамедика скорой помощи, в белой рубахе с петлицами, и поверх неё тот тяжёлый жилет, а ещё я подпоясан толстым ремнём, на котором навешаны необходимое медицинское оборудование и разные переговорные устройства; я работаю где-то в густонаселённом районе преступной чёрной бедноты, ночью, в любую погоду… Эта картина меня не порадовала. Но и страха тоже не было: желание получить работу и зарабатывать деньги пересиливало страх. Я уже так истосковался по работе и так устал жить в нищете! Единственное, чего бы я хотел, это успеть сначала сдать экзамен и начать работу, когда уже буду ждать результат его.

Под утро Ирина тревожно заснула у меня на плече и всё вздрагивала: трудно ей было представить своего мужа, когда-то профессора, тем парамедиком…

Утром я всё готовился к разговору, мысленно повторяя заготовленные фразы. Когда я вошёл, директор департамента доктор Питер Ризо улыбнулся мне настоящей открытой американской улыбкой и сказал:

— Из вашего резюме я понял, что вы — доктор, специалист-ортопед. Однако, к сожалению, я могу предложить вам только работу ортопедического техника (Orto-paedic Technician). Я уверен, что вы заслуживаете большего, и желаю вам дальнейших успехов. А пока, если вы согласны, вы будете помогать нам в госпитале и в поликлинике накладывать и снимать гипсовые повязки и налаживать разные виды вытяжения. Я уверен, что у вас богатый опыт и вы поможете нам учить этому наших молодых докторов-резидентов. Что вы об этом думаете?

Господи, что я об этом думал? — пока он говорил, у меня как гора спала с плеч — работа оказалась намного лучше, чем мы с Ириной ожидали: это была работа в госпитале, с больными, с другими докторами — то, что я всю жизнь делал, хотя и в другом качестве. Да это же такое везение!

— Конечно, я согласен, — я постарался улыбнуться такой же американской улыбкой.

— Вот и прекрасно. Тогда пойдёмте в отдел кадров, я вас там представлю и вы договоритесь с ними обо всех деталях. Знаете, вы мне понравились с первого взгляда, как вошли. Я верю, что вы будете хорошо работать.

— И вы мне понравились сразу, когда улыбнулись. Я буду стараться, обещаю.

С того разговора началась моя новая настоящая американская жизнь, я становился не сам по себе — моё окружение будут не иммигранты, а американцы. И хотя до сих пор я видел много безразличия и обманов, но теперь меня поразило приветливое отношение людей, с которыми я имел деловой контакт: все мне улыбались, все терпеливо и вежливо объясняли и отвечали на вопросы.

Меня, конечно, интересовало, сколько я буду получать, но я стеснялся задать этот вопрос в самом начале переговоров и только прикидывал про себя, что уж десять — одиннадцать тысяч в год мне, наверное, дадут. Что ж, вместе с Ириниными двенадцатью это уже было бы двадцать две — двадцать три — совсем неплохо. Управляющая кадрами, высокая молодая блондинка, сказала:

— Вы будете получать из расчёта восемь долларов в час, в год это четырнадцать тысяч пятьсот, и каждые полгода вам полагается прибавка на инфляцию из расчёта 3 %. У вас будет полная медицинская страховка, в год двенадцать оплаченных дней на заболевания и три свободных дня — на случай семейных и личных нужд.

Поистине сегодня всё было намного лучше моих ожиданий! Тогда я не мог предполагать, что через годы стану получать четырнадцать тысяч долларов за одну операцию.

— Извините, я хочу вас спросить, — помявшись, начал я. — Могу ли я сначала сдавать мой докторский экзамен, через две недели? Видите ли, я надеюсь его сдать и поступить потом в резидентуру.

— Действительно? Как прекрасно! — воскликнула блондинка с энтузиазмом, будто всю жизнь ждала, чтобы я пошёл на экзамен. — Конечно, сдавайте. Мы оформим вас через день после экзамена. Желаю удачи!

Из ближайшего телефона-автомата на углу я позвонил Ирине.

— Ну что? — её голос был полон тревоги.

Я сразу выпалил всё — и какая работа, и какая зарплата, и как все прекрасно ко мне отнеслись. Тревога в её голосе сменилась буйной радостью, она звонко воскликнула:

— Правда? Ну, слава Богу. Поздравляю! Мы должны отпраздновать это!

В тот вечер мы собрались все вместе, семьёй — с мамой и Младшим, и настроение у нас было такое, какого не было давным-давно. Особенно радовалась Ирина, а я радовался за неё: не одна она станет теперь зарабатывать — её безработный муж превращается в ортопедического техника. Может, и не такая большая честь для нас обоих, но:

Всё в том же приподнятом настроении через две недели я снова сидел на экзамене в громадном зале среди двух тысяч других иностранных докторов. На этот раз я довольно быстро и уверенно, вопрос за вопросом, отвечал почти по всем разделам; слабым местом для меня оставалась психиатрия, но вопросов по ней было не так много.

В перерывах снова были суета, волнения, переговоры о подсказках. Сдавать языковую часть пришла и Тася. Она сидела с сигаретой в зубах и рассказывала, что уже поступила в резидентуру, её приняли без сданного языкового экзамена, потому что «старенькому шефу я очень понравилась». Ещё один старик? — ловко у неё с ними получалось! Другие русские дамы смотрели на неё с завистью и восхищением — ведь она уже сдала! С высоты этого положения Тася рассказывала сплетни. Меня её появление и её сплетни не задевали и не интересовали: экзамен по английскому был мне пока не по зубам, но я чувствовал уверенность в медицинской части и закончил и сдал свои ответы вместе с американцами.

И вот интересно: после такой мучительной и тяжёлой подготовки, как только экзамен закончился, моей голове вдруг стало так легко, будто испарились из памяти все знания и клетки мозга опустели. Есть такой трудно объяснимый эффект памяти: знания консервируются в глубине её и всплывают на поверхность при необходимости. Некоторые из полученных знаний пригодятся, когда стану работать, большинство скроются навсегда. Но я благодарен судьбе, что всё-таки прошёл через это.

С тех пор минуло двадцать лет, а я до сих пор испытываю чувство радости и гордости, что в возрасте за пятьдесят мне довелось во второй раз изучить всю медицину в новом объёме и на новом для меня языке, и удалось выдержать этот экзамен — едва ли не самое тяжёлое в моей жизни моральное и физическое испытание.

Возбуждение, ожидание… я был полон предчувствием сданного экзамена, а за этим, без перерыва — предвкушение первой работы в Америке. Я знал мудрую американскую поговорку «время — деньги» — работать рационально, без проволочек, не так, как мы работали на социализм в России, и представлял, что с первого же часа мне дадут столько работы, что надо умудриться сделать всё чётко и быстро, не ударить лицом в грязь.