Авесту там же, в Персеполе, не перемещая её ни в вавилонскую Александрию, ни тем паче в египетскую.

Этот скелет, завёрнутый в пергамент, не был ни богом, ни божьим сыном, но всякий промысел его немедля претворялся в жизнь и казался неотвратимым, как рок. И было отчего усомниться в недавних выводах: на самом деле Бог ли чистая форма и первая сущность?

Посланию летописца не было цены, и следовало бы оставить свиток для потомков, как всякий подлинник, однако Арис в тот час же поджёг его, поскольку опасался внезапного явления эфора. Дорогой коричневый папирус горел так ярко, что притягивал, чаровал взгляд и освещал не только беседку, но и масличный сад окрест. Философ на мгновение забылся и, когда, спохватившись, оторвал взор, увидел надзирателя, бесшумно прилетевшего, как ночной мотылёк, на свет. В первую минуту он не обронил ни слова, глядя на огонь бельмами глаз своих, и Арис по привычке встал, подавляя сумятицу мыслей.

– Сатрап Вавилонии Мазей выслал к Персеполю триста верблюдов, – дословно процитировал эфор послание Каллиса. – Но на горных перевалах ещё лежит тяжёлый весенний снег, и надобно не менее двух недель, чтобы он растаял. Каждый последующий день ожидания, учитель, становится невыносимым, но более всего меня гнетёт безвестие и страх. Если моё описание похода македонцев к Персеполю попадёт в чужие руки, мне головы не сносить. Вместе с тем я озабочен судьбой Авесты, и более чем собственной. Караван пойдёт с усиленной конной стражей, однако варвары ещё сильны и способны отбить свою святыню. Посоветуй, учитель, как уберечь её? Что предпринять, дабы обезопасить путь?

Весенняя ночь была тёплой и душной от разогретых в солнечный день листвы и земли, однако Арис испытал студёный озноб: гонцы историографа были верными и надёжными, а медная капсула с посланием под семью печатями…

– Ты поступил разумно, – с одышкой проскрипел эфор, – предав огню послание. Не следует потомкам знать неприглядную подлинность деяний героев и богов. Грядущие поколения более поверят в миф, который ты обязался сотворить.

И крючковатым перстом указал на неоконченный труд, бывший на столе беседки, где исследовались причины первоначалия всего сущего.

Арису в тот миг вспомнился суд эфора, когда он велел собственноручно сжечь первые работы, присвоенные господином.

– Я ознакомился с твоими сочинениями, – меж тем продолжал Таисий Килиос. – И должен свидетельствовать: ты превзошёл учителя, Платона… Но кому нужны будут твои откровения спустя столетие? Кто станет изучать подобные опусы? Кого ты озаришь светом сумрачных истин? Ну разве что рабов презренных… А через тысячу лет, тем паче две твои труды станут потехой и вызовут смех. И то, если прочтут из любопытства. Сам подумай, зачем напрягать глаза, разбирая крючки и знаки твоих незрелых мыслей, коль суще Вещество, изложенное, например, в Авесте?.. Двенадцать тысяч бычьих шкур, испещрённых каждая двенадцатью столбцами. Чернила золотые… Ведь так написал тебе твой ученик Каллисфен?

– Да, эфор, именно так, – проговорил философ, откашливая хрип голоса. – По сто двадцать строк в столбце…

– Столь незначительную деталь я опустил, – признался надзирающий за тайнами. – Дабы сосредоточить внимание на главном… А ты тут назвал причины первоначалия сущего, – и вновь постучал по рукописи. – Материя, форма, действующая причина и цель… Всего четыре! Неужто сам в это веришь? Неужто мир сущ лишь по четырём причинам? Право же, смешно…

В тот миг философ испытал то своё состояние, когда во время суда на острове физически услышал голос Биона Понтийского и его голос:

– Зри!

Ещё раз откашлялся и вымолвил, вскинув голову:

– Дозволь, эфор, мне самому поехать в Персию? Покуда святыня варваров хранится близ Парсы, я изучу её! Впитаю всё Вещество! И вот тогда!..

– Не дозволяю! – прервал его тележный скрип. – Напрасно только потеряешь время. Двенадцать тысяч бычьих шкур, двенадцать столбцов на каждой… И письмена неведомые!

– Освоить письмена – невелика задача!..

Эфор воззрился на свиток, догорающий на мраморе пола беседки, и показалось, на минуту погрузился в размышления, но гримаса на лице мумии была обманчива и чувств истинных не выдала.

– Твоё место здесь, в Ликее, – сурово определил он. – А если историограф испрашивает совета, как уберечь Авесту, ты не скупись. Дай совет, и ему будет довольно. Каллисфен – твой ученик и должен быть послушен. Тебе же, философ, противопоказаны долгие путешествия. Да и не пристало читать варварские книги…

– Но почему?! – в отчаянии воскликнул Арис. – Мне любопытно знать!.. Покуда караван не пробился сквозь перевалы! Покуда тает снег!..

– Авесты уже нет в Персеполе…

Дыхание у Ариса перехватило, словно петлёй незримой, а перед взором восстала Таис Афинская.

– Где же она?..

Таисий Килиос воздел незрячие глаза к потолку беседки:

– Сейчас?.. Увязана в тюки и путешествует на горбах верблюдов… Мнится мне, по дороге в Сузы.

Философ облегчённо перевёл дух, сбрасывая с шеи удавку.

– Вести приходят с опозданием… Ты полагаешь, варвары попытаются отбить святыню?

– Этого не случится, – уверенно заявил эфор. – Твой воспитанник снабдил караван охраной достойной. И предводителем назначил Птоломея. Персы, разумеется, рыщут подле и иногда идут по следу, однако сопровождают, как шакалы льва. И вскорости отстанут.

– Чего же ты опасаешься?

– Чего мне опасаться в этом мире? – мумифицированные губы его растянулись, должно быть, в улыбке.

– Но отчего, эфор, ты запрещаешь мне хотя бы прикоснуться к Веществу Авесты?

– Ты же философ, Аристотель. Помысли на досуге…

Свиток с посланием догорел и, испустив дым, стал тлеть и рассыпаться серым пеплом. И тут Ариса озарила мысль, видом своим подобная улыбке эфора, то есть уродливая и мерзкая.

– Догадываюсь, – обречённо промолвил он. – Ты хочешь, чтобы я… чтобы я предал свои труды огню? Как свои первые сочинения?

– Напротив, – заскрипел эфор. – Видят боги, я не желаю этого. Пусть твои опусы переживут тысячелетия. Пусть ими восхищаются потомки. И, взявши в руки твои книги, испытывают священный трепет.

Перед взором вновь возник образ Таис Афинской: именно из её уст впервые он слышал эти слова, но произнесённые не скучным голосом – со страстью…

– Что же ты хочешь, надзиратель?! – вскричал философ и услышал старческий вздох Биона Понтийского:

– Зри…

10. Путь к синему морю

Семь разноцветных стен Экбатаны не спасли город от македонцев, Дарий бежал вкупе с сатрапами и войсками, призванными из Бактрии и Согдианы. И Александр узрел не трусость супостата, не страх, вызванный тяжёлой поступью фаланг; лишённые святыни, варвары утратили боевой дух и волю.

Не приданое взял царь Македонии, суть Время персов!

Всё произошло так, как предрекал философ, и вдохновлённый Александр вздумал в тот же час отблагодарить его своим высочайшим признанием и богатыми дарами из той добычи, что досталась