В августе 1945 г. Ли и Джексон жили на Лонг-Айленде возле Ист-Хэмптона со своими друзьями — семьей Кадиш, Реубеном и Барбарой. Реубен только что вернулся с войны, во время которой его часть дислоцировалась в Бирме. Теперь мужчина надеялся купить на сбережения дом в соседней деревне Спрингс[832]. Неподалеку, в Амагансетте, с давних пор жили и творили сюрреалисты. Начиная с середины XIX в. художники стремились поселиться где-нибудь в округе Саффолк на Лонг-Айленде. Спрингс, однако, по-прежнему оставался закрытым сообществом рыбаков и фермеров в окружении картофельных полей, пастбищ, дюн и воды[833]. Кадиши снимали на лето хижину в две комнатушки на берегу бухты Лауз-Пойнт. В этом сезоне там ютились четверо взрослых и двое детей Кадишей. В доме не было никаких современных удобств: он был с «протекающей крышей, ручным насосом и без электричества»[834]. Все это ужасно импонировало Поллоку. Он родился на бескрайних просторах Запада и привык спать под его необъятными небесами.

Но Ли на тот момент была горожанкой до мозга костей. Все, в чем она нуждалась, раньше всегда находилось в нескольких кварталах от места, где она жила. Равно как и все те, кого она знала и любила, кроме Мерседес. Та еще не вернулась из Калифорнии, и Ли по ней так сильно скучала, что часто вела с подругой «долгие диалоги» в своей голове[835]. И все же, несмотря на отсутствие метрополитена и непростительно антисемитскую среду Ист-Хэмптона, Ли нравилась безмятежность Спрингса[836]. В деревне было совершенно спокойно; казалось, что в ней можно было укрыться от безумного мира в целом и художественного сообщества Аптауна в частности. Ведь опыт общения с его членами в качестве представителя Поллока оказался для Ли крайне неприятным. В ту зиму Краснер написала Мерседес: «Мы в каком-то смысле стали затворниками: никаких открытий выставок, никаких коктейльных вечеринок. Словом, как можно меньше 57-й улицы со всем ее дерьмом. И все равно оно находит лазейки, и тогда вонь стоит страшная». Ли писала подруге, что больше всего на свете хочет, чтобы ее оставили в покое[837].

Среди постоянного потока сообщений о смертях три потрясли Ли особенно сильно. В конце января 1944 г. скончался Пит Мондриан. Скорбь и печаль всех, кто его знал, объяснялись не только болью от потери великого художника, но и печальными обстоятельствами его смерти. После открытия своей персональной выставки Мондриан не спал до четырех часов утра и в результате серьезно заболел. Он не поднимался с постели на протяжении нескольких дней, но из-за своей скромности не хотел никого беспокоить. Художник так и лежал один в своей совершенно белой квартире c несметным множеством прямых углов до тех пор, пока друзья наконец не догадались о его болезни и не отвезли художника в больницу. Но оказалось уже слишком поздно. Через пять дней Мондриан скончался от пневмонии[838]. За всю жизнь у него была только одна персональная выставка. Она прошла в Нью-Йорке, городе, где, по его словам, Пит провел самые счастливые годы — из-за музыки. Ли глубоко уважала своего странного партнера по танцам. Его решимость достичь пределов возможного и в творчестве, и в жизни вдохновляла всех, кто его знал. На его похоронах присутствовало не менее 200 человек, включая всех нью-йоркских художников[839].

Второй смертью, потрясшей Ли до глубины души, был уход ее отца. Он умер в 1945 г. Папа Ли был величайшим рассказчиком в ее жизни. Он создал для дочери прекрасный фантастический мир и, соответственно, научил разум Ли видеть. Именно благодаря его придуманным, не основанным на книгах историям девочка узнала, что зрительные образы могут передаваться от одного человека к другому, совсем не соприкасаясь с реальностью. И, восприняв их, она вольна изменять эти представления, как ей заблагорассудится, превращая в свои. Впоследствии взрослая Ли начала делиться своими богатыми фантазиями с другими людьми через свою живопись[840]. «Я, конечно, знала, что это когда-нибудь должно случиться, да и он достиг уже почтенного возраста (отцу на момент смерти был 81 год), — писала она Мерседес. — Но все равно тебя буквально раздирает на куски. Будто произошел ужасный взрыв, не оставивший ничего на своих местах. Тебя словно выпотрошили… Теперь мне приходится ждать, пока закроются эти дыры и время хоть как-то изменит это ужасное ощущение»[841].

Иными словами, к моменту приезда в Спрингс Ли была в депрессии и страшно измучена и душой, и телом. Даже огромного запаса энергии этой женщины оказалось недостаточно, чтобы удовлетворить требования стремительно менявшейся жизни, особенно жизни с Поллоком. Признание, полученное художником благодаря Пегги, хоть и было пока минимальным, совершенно выбило его из душевного равновесия. Его пьяное хамское поведение становилось все более возмутительным. Часто его выходки были направлены на людей, которыми Ли искренне восхищалась. Например, летом 1944 г. Ли с Джексоном ездили в Провинстаун, где Поллок очень быстро умудрился обидеть Гофмана и его жену Миз[842]. «Ли придется с ним очень трудно. Но она остается с ним, и я уважаю ее за это, — сказал тогда Гофман Мерседес. — Ли говорит, что легче иметь пятерых детей, чем жить в браке с художником. А если он еще и талантлив, можно смело удвоить или утроить это число»[843]. Говард Путцель очень помогал Ли как с Джексоном, так и с Пегги, чьи запросы после подписания контракта с Поллоком резко возросли. Но потом Путцель ушел из галереи «Искусство этого века», чтобы открыть собственный выставочный зал. Ли осталась один на один со сложнейшей задачей: ей нужно было выступать посредником между скандальной Пегги и совершенно неконтролируемым Поллоком[844].