Затем я по баснословной цене купил у моряка из Уоппинга берберийскую обезьяну — испытывать свою теорию на себе подобных я не мог, но полагал, что для целей этого эксперимента обезьяна подойдет лучше всего, будучи ближайшим к нам видом. Я, как и прежде, усыпил ее эфиром и, закрепив на столе посредством кожаных ремней, подверг ее электрическому разряду. Затрясшись в сильных конвульсиях, сопровождавшихся многократными спазмами, и извиваясь, она скончалась через шестнадцать секунд. Затем я подключил электричество вновь — меня не остановило и то, что тело на моих глазах разлагалось, кожа сморщивалась, плоть таяла. Вонь стояла ужасная, но я твердо решился довести опыт до конца. Я применил еще один разряд, и очень скоро от тела остался один скелет; потом и сами кости начали распадаться на части, пока не превратились в прах. Цель моя была достигнута.

Я покинул Лаймхаус, исполненный ликования. Сомнений более не было — долгой моей связи с существом настал конец. Я шел по главной дороге, мимо улочек, где всегда попадаются те, кто ищет незнакомых картин и ощущений. Идучи, я чувствовал себя в полнейшей безопасности. Я повернул за угол и, кинув быстрый взгляд направо, увидел Полидори. Он стоял в тени, но узнать его мне ничего не стоило. Пребывая в настроении триумфальном, я решил: заставлю его побегать. Остановившись посередь улицы, я дал ему довольно времени, чтобы меня заметить. Затем быстрым шагом направился в сторону Рэтклиффа и Уайтчепела, пробираясь узкими улочками, что составляют эту местность. Мне казалось, что где-то за моей спиною слышны шаги, и я, свернувши в переулок, стал ждать. Когда Полидори прошел мимо, я выступил из-за угла и взял его за руку.

— Добрый вечер, — произнес я. — Как видно, мы с вами — завсегдатаи одних и тех же мест.

Оборотившись ко мне, он замер.

— Что, если я гоняюсь за приключениями?

— Нет. Вы гоняетесь за мною.

Мгновение он молчал.

— Признаюсь, Виктор, вы мне небезынтересны. Понимание ваше куда шире, нежели обычное…

— Стало быть, вы, как я и подозревал, рылись в моих бумагах. Разве не так? — Теперь мне все было едино — я ничего не скрывал. — Что же вы там обнаружили?

— Превосходные вещи. Но ключа я найти не могу.

— Ключ у меня. Потому-то вы меня и преследуете.

К нему вернулось самообладание.

— Я говорил вам, что хочу узнать ваши тайны. Полагаю, вы пытаетесь исполнить, осуществить — не знаю, как выразиться — нечто необычное?

Момент он выбрал подходящий. Ликование мое и чувство достигнутой цели были таковы, что я готов был кричать о них во весь голос на улицах.

— Дело мое особого свойства, — сказал я.

— Я знал это.

— Вы не поверите мне.

— В лице вашем читается убежденность. Этого для меня достаточно.

— Не убежденность, но торжество. Здесь говорить мы не можем. — Меня, верно, бросило в пот, ибо одежда моя была совершенно мокра.

Я нанял кеб, и мы поехали на Джермин-стрит. Мы уселись в моем кабинете. Я ждал и не мог дождаться, когда смогу поведать историю своего успеха.

— Дело мое особого свойства. Подобного ему, на мой взгляд, еще не бывало. Полагаю, оно единственно в своем роде.

— Вы говорите серьезно, Франкенштейн?

— Да вы, пожалуй, вздумаете надо мною смеяться?

— Отнюдь нет. Я хочу вас понять.

— О, тогда вам придется начать с самого начала.

Я рассказал ему все о своих опытах. В продолжение долгой речи он не проронил ни слова. Он наблюдал за мною в манере престраннейшей.

— Смею вас уверить, Полидори, то, что я вам рассказал, — чистая правда. Каждая часть этой истории происходила в точности так, как я описал.

Когда я, поведав ему о первом пробуждении существа, замолчал, он склонился вперед и прошептал:

— Так, значит, оно жило? Вы не шутите? — Он приложил руку ко лбу — жест, выражавший крайнее изумление. Глаза его были широко распахнуты.

Я кивнул, а затем тихим голосом добавил:

— Оно живет и ныне.

Полидори в ужасе оглядел комнату.

— Нет. Не здесь. Живет оно близ устья реки. Вдали от мест, где обитают люди.

— Вы видели его снова?

— Погодите, дайте мне довести рассказ до конца.

И я поведал ему о Гарриет Уэстбрук и о том, как брат ее был незаконно осужден якобы за ее убийство. В течение всего повествования я плакал, ибо до того момента я, говоря по чести, как мог старался прогнать эти события из головы. Затем я рассказал ему о похищении и убийстве служанки Марты у реки в Марлоу. Я начал излагать историю последующих визитов существа.

— Угрозы его были столь ужасны… — Я остановился и обнаружил, что весь дрожу.

Подчиняясь безотчетному импульсу, Полидори поднялся из кресел.

— Возможно ли это, Франкенштейн? — Он вновь огляделся вокруг. — Почему об этом не кричали в публичных изданиях? Возможно ли ему жить среди нас? Почему его не изловили?

— Оно стремится жить в уединении и безвестности. Оно не желает, чтобы его, как вы выражаетесь, изловили. Ему известны способы скрываться от людских глаз.

— Выпейте еще вина, — сказал Полидори. Он был напуган не меньше моего, однако налил мне новый стакан, который я тотчас осушил. — Теперь вы чувствуете себя спокойнее?

— Да, я спокоен. А вы?

— Вполне.

— По прошествии некоторого времени существо прекратило свои угрозы и принялось за мольбы. Он хотел освободиться от своей жалкой участи. Думается, он испытывал стыд… раскаяние… ужас. Все эти чувства. Порой мне думалось: если он совершил какое-либо новое гнусное деяние, то теперь оно мучает его сознание. Этого я в точности не знаю. Знаю одно: он пришел ко мне с просьбой о вечном забвении.

— Благодарение Богу.

— И это его желание я могу исполнить.

Я описал ему опыт с обезьяной, не упустив ничего существенного, а затем поделился с ним своим планом по части того, как уничтожить существо.

— Теперь он должен прийти ко мне, — сказал я ему. — Я знаю. Он до странности восприимчив к моим мыслям. Он поймет, что настал момент его спасения. Завтра я увижу его в последний раз.

— Разрешите мне сопровождать вас, Франкенштейн.

— Думаю, он предпочтет, чтобы мы были наедине.

— Однако же на случай неудачи или частичного успеха…

— Неудачи не произойдет.

— Помните ли вы секретное слово для голема? Я не сказал вам вот чего. С ним к голему должен обратиться иудей. Иначе оно не возобладает над ним. — Он помедлил. — Я принадлежу к этой вере.

— Ах, вот оно что! Теперь я вас понимаю. Вы хотите предать его анафеме. Вы произнесете над ним иудейское проклятие. Этого не потребуется.