Как ни странно, мы ощущаем себя дома в нашей старой квартире, хотя на стенах – незнакомые светлые обои. Единственная мебель – несколько довольно тесно стоящих столиков темного лакированного дерева, многие даже накрыты белыми скатертями, вокруг стоят стулья из того же дерева с красивыми мягкими бежевыми сиденьями. Эти столы и стулья, стоящие во всех комнатах, кроме бывшей мастерской, выглядят так, как будто вот-вот придут посетители.

Дверь в мастерскую закрыта, но там замок попроще, мне не составляет труда ее взломать. Наша старая мастерская уставлена деревянными полками, и на них стоит бесчисленное множество бутылок. Много водки, но есть и ром, и коньяки, и вина, главным образом красные – наша мастерская превратилась в склад спиртного с хорошим выбором напитков.

Все это, наверное, стоит сейчас целое состояние. Но Пинкус говорит, что мы не можем здесь задерживаться, мы должны уйти как можно скорее. Многие наверняка знают про спирт, говорит он, здесь будет настоящая битва, когда они сообразят, что к чему, и оставаться небезопасно. Мы собираемся уходить, хотя и не знаем, куда нам идти. Я думаю, что если бы мы рискнули остаться, это избавило бы нас от многих проблем, нам было бы на что жить, мы могли бы достать мебель, еду и одежду в обмен на оставленные немцами сокровища, они все равно теперь никому не принадлежат. Но даже я понимаю, что это связано с риском, а можем ли мы сейчас рисковать, сейчас, когда нам только что чудом удалось избежать неминуемой гибели? Пинкуса одолевают сомнения, когда Сара прихватывает с собой три бутылки коньяку в бумажном пакете, найденным ей в чулане. Но Сара обрывает его: «У нас нет ни гроша – мы должны что-то иметь, чтобы найти место для ночлега и еду». Мы оставляем квартиру со взломанными дверьми и выходим опять на Аллею Свободы. Куда идти? Мы бредем в сторону Второй аллеи, не представляя, куда податься.

Наконец Сара спрашивает попавшегося милиционера, где мы можем переночевать. Он смотрит на нас с любопытством и жалостью, спрашивает, откуда мы, советуется с товарищами и дружелюбно сообщают, что на улице Гарибальди 19 реквизировано здание конторы, там размещают евреев из лагерей Хасаг.

Уже далеко за полдень, когда мы идем на улицу Гарибальди. Все правда, здесь организован приют для бездомных беженцев. Нам выделяют две маленьких комнаты, в которых стоит один диван-кровать – ощущение такое, что мы снова в лагере. Мы встречаем других беженцев и узнаем наконец, почему немцы так поспешно сбежали.

Несколько советских тяжелых танков, без поддержки пехоты, прорвались в обход отступающих немецких войск и вошли в Ченстохову. Танки все еще стоят около одного из мостов через Варту. Немцы испугались, что путь к отступлению будет отрезан, и сломя голову сбежали, побросав все. Но ведь это только маленькое подразделение, тринадцать танков, остальные войска еще не подошли. Они стоят у моста полукругом, в полной боевой готовности, и никому не позволяют приблизиться.

Рассказывают также, что милиция на улицах в основном из Гвардии Людовой – Народной Гвардии. Когда немцы бежали, они вышли из лесов под Конисполем и появились в Ченстохове, среди милиционеров есть и евреи из БЕО, те, что год с лишним назад вошли в одно из подразделений Народной Гвардии. В милиции есть также люди из коммунистического и социалистического подполья, у них хорошие связи с приближающейся советской армией. Они пытаются организовать полицейскую службу и службу безопасности. Польская «голубая» полиция отстранена от службы – они сотрудничали с немцами и их действия во время войны подлежат расследованию. Милиция обращается к гражданам с просьбой сообщать, что им известно о задержавшихся в Ченстохове немцах и о явных коллаборационистах. Милиция же следит, чтобы в доме на улице Гарибальди была еда, одежда и белье. Все, что нам нужно, можно получить на складе на первом этаже, – в наличии, правда, есть только самое необходимое. Армия Крайова, лояльная к польскому правительству в Лондоне, по-прежнему прячется в лесах.

Мы прекрасно понимаем, что милиция с их десятком пистолетов не может воспрепятствовать немцам, если те решат отбить Ченстохову назад, многие только об этом и говорят. Но я уже начинаю привыкать к мысли, что невозможное свершилось, я уже начинаю думать о будущем. Настает вечер. Мы приносим со склада одеяла и, совершенно измученные, засыпаем мертвым сном.

На следующее утро я просыпаюсь очень рано, но какое-то время лежу, размышляю, как я проведу первый день свободы. Потом я одеваюсь и, несмотря на мамины протесты, бегу посмотреть на советские танки, которые спугнули немцев и спасли нас от верной гибели. По дороге я натыкаюсь на сожженный танк, в остальном ничто не напоминает о военных действиях в Ченстохове.

На берегу Варты уже собралось много народа. Прямо перед нами стоят полукругом, повернув пушки в сторону пригородов, несколько советских танков, окрашенных в защитный пятнистый темно-зеленый цвет. Я никогда не думал, что танки могут быть такими большими. Они просто огромные, как дома. Хотя их немного. Башенные люки открыты, мы видим несколько советских солдат, они стоят рядом со своими машинами и курят, другие прогуливаются вокруг. Они выглядят очень воинственно в своих черных шлемах с резиновыми наушниками, но ведут себя совсем не воинственно, скорее наоборот. Один из них слезает со своего танка и приветливо машет нам рукой.

Меня переполняет благодарность к этим солдатам и к их чудовищным танкам. Это хорошо, что у них пушки и снаряды, хорошо, что они выглядят так воинственно – это они напугали немцев и обратили их в бегство. Если бы они опоздали хотя бы на день со своим прорывом, если бы они случайно не углубились так далеко за линию немецкой обороны, нас бы увезли тем поездом, который уже стоял на станции, мы были бы вновь предоставлены их произволу – Дзержану с его псом, Бартеншлагеру и другим охранникам, там, куда они собирались нас отвезти. Теперь все это кажется таким далеким.

Они спасли нам жизнь, эти советские солдаты в своих черных шлемах, эти молодые мужчины, а может быть, среди них были и женщины, эти люди, которых я никогда раньше не видел и вряд ли когда-нибудь увижу. Это они и их неправдоподобно огромные танки, стоящие сейчас передо мной, спасли нас своим отчаянным прорывом, это сделали они и никто другой.

Мне так хочется подойти к ним, объяснить, что они сделали для нас, как мы им благодарны, пожать руки – словом, сделать все то, что представлялось мне в моих детских мечтах. Но они никого