но сегодня отвечала с охотой и желанием высказаться, поделиться радостью с близким. Ольга снова расплакалась, когда я рассказала ей случай с автобусом, подробно описав произошедшее. Своими слезами она и меня разжалобила, так что, когда я заканчивала историю, упоминая наше с Довлатовым житье-бытье в гостинице, то и сама уже роняла капли с кончика носа на скатерть, расчувствовавшись до предела.

– А еще и заболела, как назло, да в универе не показывалась все это время, – рассказывала Ольга. – Эх, такое пропустила! Сидела тут, как дура, в неведении!

– Ну ты же понимаешь, у меня сейчас даже телефона нет… Да и времени проведать тебя – вот только сегодня выдалось. Все свободное время тратилось на поиск квартиры и урегулирование вопросов.

– Да не оправдывайся, я все понимаю.

– Как ты сейчас себя чувствуешь? Тебе ничего не надо купить в аптеке?

– Боже, да какое это имеет значение, когда у тебя в жизни ТАКОЕ происходит?! – воскликнула подруга.

– Имеет. Для меня. Ты – человек, который мне близок. Одна из немногих, кого я могу подпустить к себе без опаски получить нож в спину. Так что мне важно твое здоровье, и я не спрашиваю об этом из вежливости. Ты заботилась обо мне, когда у меня был самый хуевый в жизни период. Теперь и я хочу позаботиться о тебе.

– Так, мне не плохо, мне очень даже хорошо. Как после таких новостей может быть плохо?

– И все же.

– Да я почти здорова, не парься, – Ольга махнула рукой. – А вот на счет старосты могу тебе сказать: зря ты вообще ей поверила. Это же такая сука, что может придумать все что угодно, лишь бы вас рассорить. Поверь мне.

– Кому ты это рассказываешь… Знаю, что зря. Но она сыграла на моих чувствах, к тому же была очень убедительна. Особенно в плане того, что конкретно сказал мне Костя.

– Она же на курсы по психологии ходит. Ты не знала? Держу пари, она даже сомневалась, что можно тебе сказать, чтобы ты отреагировала, а уж по реакции можно строить разговор дальше, манипулируя человеком. Тем более, твои эмоции всегда написаны у тебя на лице.

– Неужто? – засмеялась я.

– По крайне мере, для меня. И сейчас я вижу, что ты безгранично счастлива.

– Чтобы угадать это, необязательно даже смотреть на мое лицо. Который там час? Пора и вещи сложить.

– Пора.

Вдвоем мы начали вытаскивать мой скудненький гардероб из шкафов и складывать по пакетам вместе с мелкими вещами, учебниками и предметами личного обихода, не прекращая, однако, разговаривать.

– А что там с родителями?

– Без понятия.

– И тебе их не жалко?

– А должно быть?

– Ну, не знаю.

– Видела бы ты их лица… когда Костя… и когда они узнали, что он женат. Кто бы меня в тот день пожалел.

– Ну, как я поняла, Довлатов хочет, чтобы ты с ними помирилась.

– Разумеется, хочет. Хочет нормальных отношений с будущими тещей и тестем. Черт, как же странно это звучит…

– Еще страннее, когда ты называешь Константина Сергеевича Костей. Это охренеть как странно звучит, особенно из твоих уст. Ты никого так мило не называешь, – улыбнулась Ольга.

– Не, ну а че, как бы… когда все уже было… ну, между нами… какой он мне теперь Константин Сергеевич? – забубнила я, пожимая плечами и вызывая смех подруги.

С улицы раздался гудок автомобиля, который я почувствовала примерно за секунду до того, как он прозвучал. Наскоро я распрощалась с Ольгой, пообещав, что как только смогу, приеду к ней еще раз, а как только появится телефон, то и оповещу. Взяв несколько пакетов, я спустилась на улицу, а Костя, ожидающий у входа, отобрал их у меня и положил в багажник.

Я заметила, что он самую малость мрачен – настроение его я умела чувствовать до мельчайших эмоциональных деталей, но решила, что это все из-за встречи с женой, принужденной встречи, которой он не хотел. Наверняка снова кричала, плакала, обвиняла его и отсылала проклятия в мой адрес. Наверняка настроила детей против него. Скорее всего, визит домой – вот главная причина его расстройства, поэтому я посчитала ненужным лишний раз задевать за больное. Думаю, к ночи его отпустит.

Но к ночи ничего не изменилось в лучшую сторону – он стал мрачнее тучи и даже за ужином ел практически молча, как-то через силу улыбаясь. Меня начала мучить паранойя, и в очередной раз взглянув на его вымученное выражение лица, я села за стол и взяла его за руку, заглядывая в глаза.

– Рассказывай, – попросила я тихо.

Он виновато поджал губы и отвел глаза.

– Костя. Не заставляй меня вновь думать, что виновата во всем я. Расскажи, что там с тобой случилось?

– Сын. Он заболел.

– Что-то серьезное?

– Да. Завтра забирают в больницу. Пока не знают, что с ним. Только предположения. Ты же знаешь этих врачей, – у него сжались кулаки, я положила поверх них свою ладонь, чувствуя отчуждение и злость любимого мужчины.

– Костя… – вздохнула я обреченно. – Я вижу, что ты хочешь быть рядом с ним. И не говори, что это не так. Я по сути пока тебе никто, а он – твоя плоть и кровь. Самое святое в жизни. И на что ты его меняешь? Оставляешь в таком состоянии одного, без поддержки отца, так важной для мальчика в его возрасте. Он нуждается в тебе, а ты едешь ко мне. Есть вещи важнее наших с тобой отношений. Твои дети. Я не могу тебе ничего запрещать и ставить условие: либо я, либо они. И ты имеешь право проводить с сыном столько времени, сколько потребуется. Я от тебя никуда не денусь.

В конце моей речи Костя смотрел на меня совершенно другими глазами, затем сильно, с благодарностью сжал мою ладонь.

– Я еще не встречал такой понимающей женщины, как ты. Я не ожидал от тебя такой… жертвенности. И такого благоразумия не по годам… Ты ведь понимаешь, это все только из-за детей. Исключительно. Катя здесь не причем.

– Понимаю. Конечно. Езжай.

– Я благодарю бога, что он свел наши с тобой дороги, – прошептал Костя и поцеловал меня в лоб, второпях даже не заметив, что у меня покатилась слеза.

Теперь я знаю, что означает словосочетание «горючая слеза», именно горючая, а не горячая. Она катится и словно прожигает тебе кожу, не оттого, что у нее в действительности высокая температура, а оттого, что это слеза горя, которое только и можно построить на чужом несчастье.

Да как я, паршивая овца из подворотни, посмела претендовать на место