Но братья мои неверны,

как поток, как быстро текущие ручьи[47].

Прижавшись к перилам моста, Ванго дал им приблизиться.

А пока вынул правую, раненую руку из кармана и осторожно обхватил ее левой, здоровой.

Сосредоточился.

— Только не двигайся! — повторял француз.

Враг был всего в двух шагах.

Тогда Ванго резко выбросил вверх сжатые в замок руки, выгнулся назад, подпрыгнул и, перелетев парапет, погрузился в воду Темзы.

Фридрихсхафен, Боденское озеро, в тот же вечер

Капитан Леман вошел в штурманскую рубку «Графа Цеппелина». Там он застал Эккенера за работой, с пенсне на носу.

Дирижабль находился в ангаре.

— Командир, к вам приехал ваш старый друг.

— Кто такой?

— Некий Паоло Марини. Говорит, что он ваш самый близкий товарищ.

Эккенер сложил пенсне и после секундного замешательства воскликнул:

— Ах да, Паоло! Наш старина бойскаут! Скажите ему, что я сейчас приду.

— У него нет билета, командир. Он как раз объясняется с эсэсовцем.

— А у меня? — нервно возразил Эккенер, вскочив из-за стола. — Разве у меня есть билет? Паоло — это все равно что я сам, это мой друг, мой брат, Паоло Мурини…

— Марини. Он назвался Марини.

— Марини, я так и сказал. Это мой старый товарищ по летной школе… Снег уже идет, капитан?

— Еще нет.

Капитан Леман вышел. Он уже начал привыкать к этому внезапному наплыву друзей, причем командир признавал всех подряд.

Эккенер снова сел за стол и стал просматривать карты.

Он понятия не имел, кто такой этот Паоло.

Одно он знал точно: с недавних пор неизвестные друзья приезжали к нему со всей страны. Он стал прибежищем, островком безопасности для всех, кого преследовали нацисты. Среди них были и отставные военные, и художники, и всё больше и больше евреев. Законы против них множились, а список запрещенных профессий все рос. Они уже не могли работать ни адвокатами, ни государственными чиновниками… А два месяца назад нацисты объявили вне закона браки и любые другие контакты между евреями и неевреями.

Эккенер старался использовать свое влияние. Он делал всё, что было в его силах.

Мощная фигура Хуго Эккенера, с его статусом «неприкосновенного», пока позволяла укрывать в своей тени многих, кто нуждался в помощи.

Эккенер прошел через весь цеппелин.

Наступила ночь. Через два часа они должны взлетать.

Это, может быть, последний миг славы «Графа». Он ненадолго полетит в Нью-Йорк и вернется, чтобы провести зимние месяцы на берегу Боденского озера.

А следующей весной мир будет восхищаться только «Гинденбургом» — самым большим из всех когда-либо построенных цеппелинов.

Огромный дирижабль уже подрагивал от нетерпения в своем ангаре. Двести пятьдесят метров в длину, двадцать пять кают, вместимость — пятьдесят пассажиров. Самая блестящая победа Хуго Эккенера.

Но, выйдя и обернувшись, чтобы полюбоваться элегантным силуэтом «Графа», командир почувствовал легкое беспокойство. Он вздохнул.

Метеосводка пообещала слабый снегопад. Хорошо бы прогноз оправдался. Однажды, очень давно, у одного из этих окон он научил Ванго смотреть на падающий снег.

Если капитан Леман и сомневался по поводу дружбы Хуго Эккенера и Паоло Марини, то теперь, когда он увидел их вместе, все сомнения отпали.

Восклицания и слезы были искренними. Они долго обнимались, стоя у входа в ангар.

Эккенер даже вздрогнул от радости, узнав старого друга.

— Как поживаешь… э-э… Паоло? Какие планы, дружище?

— Да вот, решил немного полетать под твоим крылом, командир!

Вокруг них собрались зрители: несколько солдат, несколько пассажиров-немцев и офицер СС, отвечавший за проверку пассажиров.

Эккенер прошептал другу на ухо:

— Ты с ума сошел! Для этого надо получить штук десять разрешений. Уезжай, Зефиро!

Зефиро, а это был он, отодвинулся и взял в свидетели окружающих:

— Знаете, что сейчас сказал мне мой старый друг Эккенер?

Эккенер застыл.

— Он обозвал меня сумасшедшим! Слышите? Он говорит, что я не смогу полететь с ним!

Офицер СС глуповато улыбнулся.

Увидев тревогу на лице командира, Зефиро положил ему руку на плечо.

— Я пошутил… Это моя вина. Я никогда не посылал о себе весточки, а ты, наверное, не читаешь газет.

Он подал знак офицеру:

— Покажите ему письмо.

Эккенер взял письмо и стал читать.

Оно было написано на двух языках — немецком и итальянском — и отправлено из канцелярии Председателя Совета Министров в Риме. Согласно письму, господину Паоло Марини, награжденному крестом «За боевые заслуги при штурме Фузилли»[48]и Командору Минестроне[49], в целях укрепления дружбы между рейхом и великой фашистской Италией, была поручена особая миссия — путешествие на борту «Графа Цеппелина», этого символа мощи национал-социализма. Письмо изобиловало и другими пышными оборотами — «блистательный союз двух держав», «безграничные упования» и «безупречная моральная чистота их сынов», — которые вызывали бы неудержимый смех, если бы это не было издевательски точной копией тогдашней риторики.

Внизу страницы красовался затейливый росчерк пера, в котором можно было разобрать слово «Биби». Над ним печатными буквами стояла расшифровка: Бенито Муссолини.

Эккенер сложил письмо.

И крепко сжал руку Зефиро.

— В таком случае добро пожаловать, Паоло Марини. Для тебя как раз есть место. Мы взлетаем через час.

Они вместе направились к командирской каюте. Окружающие слышали, как Марини громко восхищается красотой дирижабля.

Когда Эккенер закрыл дверь каюты и они наконец остались одни, Зефиро извинился. После чего поставил свой чемоданчик на пол и двинул друга кулаком в лицо.

Эккенер слегка пошатнулся и ответил ему сокрушительным ударом под дых. Зефиро сложился пополам, но тут же дал сдачи. И они начали тузить друг друга, словно школьники на перемене.

Эккенер первым оказался на полу, скорчившись и кашляя.

Зефиро яростно смотрел на него, тяжело дыша.

— Что я тебе сделал? — спросил Эккенер.