– А знаете, что я думаю? – говорит он. – Теперь Джейн не придется самой открывать себе двери, так что вряд ли это умение ей пригодится.

– А по мне, – возражает Эдвард, – скромность приедается. Подними глаза, Джейн, я хочу видеть выражение твоего лица.

– А вы уверены, – бормочет Джейн, – что я хочу видеть выражение ваших?

В галерее собралось все семейство. Два брата: рассудительный Эдвард, вспыльчивый Том. Почтенный сэр Джон, старый вертопрах. Леди Марджери, некогда писаная красавица, «сама доброта, учтивость и кротость», как писал про нее Скелтон. Впрочем, нынче от кротости не осталось и следа, на лице почтенной матроны злобное торжество: ей удалось вцепиться в хвост удаче, пусть на это ушло почти шестьдесят лет.

В комнату вплывает Бесс Сеймур, вдовая сестра Джейн. В руках у нее сверток, обернутый тканью.

– Господин секретарь, – учтиво приседает она, обращаясь к брату. – Подержи, Том. Присядь, сестра.

Джейн садится на табурет. Так и ждешь, что кто-нибудь протянет ей грифельную доску и начнет экзаменовать в знании алфавита.

– А теперь, – говорит Бесс, – долой это!

В первое мгновение кажется, будто она бросается на сестру с кулаками: обеими руками вцепляется в подковообразный каркас, дергает на себя и вместе с вуалью передает куль в руки матери.

В белом полотняном чепце Джейн выглядит обиженной и неодетой, узкое личико покрывает болезненная бледность.

– Чепец тоже долой, и все заново, – командует Бесс и тянет завязки из-под подбородка. – Что ты с ними делаешь, Джейн? Жуешь ты их, что ли?

Леди Марджери протягивает ножницы для вышивания. Щелчок – и Джейн свободна. Сестра убирает чепец, и бледные жидкие волосы Джейн, узкая лента света, рассыпаются по плечам. Сэр Джон хмыкает и отводит глаза, старый ханжа. Но свобода длится недолго: леди Марджери подхватывает светлые пряди и безжалостно наматывает на руку, словно моток шерсти. Джейн морщится, когда волосы поднимают с затылка, закручивают в хвост и прижимают новым жестким чепцом.

– А теперь подколем, – говорит Бесс, поглощенная работой. – Так куда изящнее, только придется потерпеть.

– Никогда не любила завязок, – поддакивает леди Марджери.

– Спасибо, Том. – Сестра забирает у брата сверток, откидывает ткань.

– Потуже, – велит Бесс.

Ее мать собирает материю, перекалывает булавки. В следующее мгновение на голову Джейн водружают старомодный гейбл. Она закатывает глаза, всхлипывая, когда каркас царапает кожу.

– Кто бы мог подумать, Джейн, – замечает леди Марджери, – что у тебя такая большая голова.

Бесс сгибает проволоку, Джейн сидит ни жива ни мертва.

– Так лучше, – говорит леди Марджери, – только натяни поглубже да расправь отвороты. На уровне подбородка, Бесс, как у старой королевы. – Она встает, чтобы оценить, как выглядит дочь в чепце, каких не носили с начала царствования Анны. Леди Марджери задумчиво прикусывает губу. – Криво.

– Это Джейн виновата, – говорит Том Сеймур. – Сядь ровнее, сестра.

Джейн поднимает руки, осторожно касаясь гейбла, словно тот жжется.

– Не трогай, – велит мать. – Ты уже носила такой. Привыкай.

Бесс извлекает откуда-то кусок превосходной черной вуали.

– Сиди ровно, – велит она сестре и, хмурясь, начинает подкалывать вуаль к каркасу по кругу.

– Ай, это моя шея! – вскрикивает Джейн, и Том Сеймур заливается бессердечным хохотом, какая-то шутка, вероятно, слишком непристойная, хотя кто знает.

– Извините, что задерживаю вас, господин секретарь, – говорит Бесс, – но нужно приладить его как следует. Мы же не хотим лишний раз напоминать государю сами знаете о ком.

Только не перестарайтесь, думает он тревожно, а то напомните Генриху Екатерину, умершую четыре месяца назад.

– Этот каркас не последний, – говорит Бесс сестре, – если будешь горбиться, попробуем другие.

Джейн закрывает глаза:

– Я постараюсь.

– Кажется, вы держали их под рукой, – замечает он.

– Убрали в сундуки до лучших времен, – отвечает леди Марджери. – Женщины нашего круга верили, что когда-нибудь они вернутся. Слава Богу, теперь мы долго не увидим при дворе французских фасонов.

Старый сэр Джон произносит:

– Король прислал ей подарок.

– Вещички, которые Ла Ана уже носить не будет, – говорит Том Сеймур. – Скоро они все перейдут к Джейн.

– В монастыре они Анне ни к чему, – говорит Бесс.

Джейн поднимает глаза – наконец-то она встречает взгляд братьев – и снова опускает очи долу. Всякий раз звук ее голоса удивляет его: такой тонкий и слабый, так не подходящий к словам, которые ей велено произносить.

– Я не понимаю, зачем запирать ее в монастыре, – говорит Джейн. – Сначала Анна клялась, что носит королевское дитя, и королю пришлось ждать, и напрасно, потому что ждать было нечего. После придумает что-нибудь еще, и мы никогда не будем в безопасности.

– Она знает тайны Генриха, – замечает Том Сеймур. – И может продать их своим друзьям французам.

– Они ей теперь не друзья, – возражает Эдвард. – Уже не друзья.

– А если она попробует? – настаивает Джейн.

Она наблюдает, как они смыкают ряды: знатное английское семейство.

– Вы готовы на все, чтобы погубить Анну Болейн? – спрашивает он Джейн. В тоне нет упрека, он просто любопытствует.

Джейн задумывается, но только на миг.

– Никто не виноват в том, что с ней случилось. Она сама себя погубила. Нельзя делать то, что делала она, и надеяться дожить до старости.

Он должен понять Джейн, разгадать выражение ее потупленных очей. Когда Генрих ухаживал за Анной, она ни от кого не прятала лица, гордо задирала вверх подбородок, а близко посаженные глаза горели, словно темные озера на бледной светящейся коже. Джейн не выдерживает пристального взгляда – тут же смиренно опускает очи долу. Выражение задумчивое, замкнутое. Он уже видел его раньше. Сорок лет он смотрит на картины. Когда был мальчишкой – до того, как сбежал из Англии, – картин не было, только похабные рисунки мелом на заборах да святые с мертвыми глазами, на которых он таращился, подавляя зевок, во время мессы. Во Флоренции художники писали неприступных луноликих скромниц, судьба которых совершается в их утробе, медленный подсчет в крови; глаза обращены внутрь, к образам страдания и славы. Видела ли Джейн эти картины? Вероятно, художники срисовывали с натуры, с обрученных дев, с юных женщин, увлекаемых к церковным вратам родней. Французский арселе или старомодный гейбл не спасут Джейн. Если бы она могла полностью спрятать лицо, то так бы и поступила, скрыв свои вычисления от мира.

– Что ж. – Ему неловко отвлекать внимание на себя. – Я приехал, чтобы передать подарок от короля.