Король похож на затравленного зверя: загнанного в угол женской похотью, растерзанного и искромсанного в клочья.

– А ее брат? – спрашивает Кранмер.

Он отворачивается, не в силах смотреть на Генриха.

– Едва ли она перед ним устояла, – отвечает король. – Чего ради? Что мешало ей осушить чашу до мерзкого осадка на дне? А пока она утоляла собственную страсть, она убивала мою. Когда я приходил к ней с намерением исполнить супружеский долг, она встречала меня взглядом, который устрашил бы любого храбреца. Теперь я понимаю, она берегла себя для запретных утех.

Король сидит. Пытается говорить, сбивается, снова говорит. Десять лет назад Анна взяла его за руку и увлекла за собой. Привела в лес и на опушке, где солнечный свет дробится в зеленых листьях, лишила трезвости ума и целомудрия. Она гнала его по лесу целый день, пока его колени не начали дрожать от усталости, но и тогда он упрямо шел за ней, не в силах перевести дыхание, не в силах свернуть, пока не заблудился. Он преследовал ее, пока не погас солнечный свет, преследовал при свете факелов, и тогда она обернулась к нему, погасила факелы и оставила его одного в темноте.

Дверь тихо открывается: он поднимает глаза, там, где раньше стоял другой, какой-нибудь Уэстон, сейчас стоит Рейф.

– Ваше величество, милорд Ричмонд пришел пожелать вам доброй ночи. Впустить?

Генрих вздрагивает.

– Фицрой? Разумеется!

Бастарду Генриха шестнадцать, но из-за нежного пушка на щеках и наивного взгляда выглядит моложе. Рыжей шевелюрой Фицрой пошел в короля Эдуарда, обликом напоминает принца Артура, покойного старшего брата короля. Мальчишка мнется, не решаясь прильнуть к широкой отцовской груди, но Генрих встает и сам обнимает сына, лицо мокро от слез.

– Сыночек мой, – говорит король, обращаясь к юноше почти шести футов росту, – мой единственный сын.

Слезы текут так обильно, что Генрих вынужден промокнуть лицо рукавом.

– Она хотела отравить тебя, – всхлипывает король. – Слава Богу, благодаря хитроумию господина секретаря заговор удалось раскрыть.

– Спасибо, господин секретарь, – сухо благодарит юноша, – что раскрыли заговор.

– Она отравила бы тебя и твою сестру Марию, вас обоих, а эту мелкую икринку, которую выметала, посадила бы на трон. Или другого выблядка, если, не приведи Господь, кто-то из ее щенков выжил бы. Сомневаюсь, что ее дети способны жить. Господь проклял ее. Молись за отца, молись, чтобы Господь не оставил меня, ибо я согрешил. Меня вынудили. Этот брак противозаконен.

– Как, опять? – спрашивает юноша. – И этот тоже?

– Противозаконен и проклят. – Генрих вцепился в сына, раскачивает юношу взад и вперед, сжимает кулаки за его спиной, словно медведица, терзающая своих детенышей. – Этот брак противоречит Божьим заповедям. Ни одна из них не была моей женой, ни та ни другая. Слава Богу, одна уже в могиле, и я больше не должен выслушивать ее нытья, ее бесконечных жалоб, терпеть ее назойливость. И не говорите мне про диспенсации, и слышать не хочу, никакой Папа не может отменить законы небесные. Откуда она взялась, Анна Болейн? Почему я посмотрел на нее? Как ей удалось ослепить меня? На свете столько юных и свежих добродетельных женщин, столько покорных и благонравных девиц! Почему мне досталась та, что губит собственных детей в утробе?

Король отпускает сына так резко, что тот едва не падает.

Генрих фыркает:

– Ступай, дитя. Ступай в свою безгрешную постель. И вы, господин секретарь, ступайте и вы… к своим. – Король вытирает слезы носовым платком. – Нынче я не в силах исповедоваться, милорд архиепископ. Посему ступайте и вы. Когда вернетесь, отпустите мне грехи.

Всех устраивает такой расклад. Кранмера одолевают сомнения, но архиепископ не из тех, кто выпытывает чужие тайны. Они уходят, оставляя Генриха с книжкой из разрозненных страниц, король переворачивает их, собираясь вновь погрузиться в историю своей жизни.

За дверью он подает знак мнущимся на пороге джентльменам.

– Зайдите, возможно, ему что-нибудь нужно.

Медленно, неохотно доверенные слуги подкрадываются к королю в его берлоге, не зная, чего ждать. В кругу друзей. Где теперь эти друзья? Прижаты к стене.

На прощание он обнимает Кранмера, шепчет в ухо:

– Все образуется.

Юный Ричмонд трогает его за рукав:

– Господин секретарь, мне нужно с вами поговорить.

Он устал, поднялся на рассвете, писал письма в Европу.

– Это срочно, милорд?

– Нет, не срочно. Но важно.

Вообразите хозяина, способного увидеть разницу.

– Я весь внимание, милорд.

– Хотел вам рассказать, сегодня я был с женщиной.

– Надеюсь, она не обманула ваших ожиданий.

Юноша застенчиво усмехается:

– Не совсем. Та женщина была шлюхой. Мой брат Суррей привел ее.

Ясно, сын Норфолка. По лицу юноши пробегают отсветы факелов, то золотя, то снова окуная его в темноту.

– Не важно, теперь я мужчина, и Норфолк должен позволить мне жить с женой.

Ричмонда женили на дочери Норфолка, малышке Мэри Говард. Хитроумный тесть устроил, чтобы молодые жили раздельно, ведь если Анна родит Генриху законного наследника, кто вспомнит о бастарде? А герцог подыщет дочери, сохранившей невинность, партию повыгоднее.

Хотя чего нынче стоят герцогские козни?..

– Я замолвлю за вас словечко, – обещает он. – Теперь герцогу не резон противиться вашим желаниям.

Ричмонд вспыхивает: доволен, смущен? Мальчишка не дурак и прекрасно понимает, что за последние дни его положение несказанно улучшилось. Он, Кромвель, слышит отчетливый голос Норфолка, убеждающего королевский совет: дочь Екатерины уже признали незаконнорожденной, очередь Анниной дочери, а стало быть, все трое королевских отпрысков не могут претендовать на трон. А коли так, почему бы не предпочесть наследнице женского пола наследника мужского?

– Господин секретарь, мои слуги говорят, Елизавета не дочь короля. Ее тайно пронесли в королевские покои в корзине взамен мертвого ребенка.

– Но зачем?

Он никогда не откажется послушать рассуждения слуг.

– Чтобы стать королевой, она заключила сделку с нечистым, но врага рода человеческого не провести. Дьявол сделал ее королевой, но не позволил родить наследника.

– Вероятно, дьявол должен был заострить ее ум. Отчего тогда в корзине лежал не мальчик?

Ричмонд выдавливает жалкую улыбку:

– Другого ребенка могло не оказаться под рукой. Детей не бросают на улицах просто так.

Бросают, еще как. Он внес в новый парламент билль о сиротах мужеского пола. Возьмите на себя опеку над мальчишками, рассуждает он, а те присмотрят за девчонками.