О Хрущеве Вячеслав Михайлович на пенсии отзывался, естественно, самым нелестным образом:

«Он, безусловно, реакционного типа человек, он только примазался к Коммунистической партии. Он не верит ни в какой коммунизм, конечно».

Еще Вячеслав Михайлович переживал, что в последние годы жизни Сталин «пододвинул» к себе Хрущева, а его, Молотова, отдалил.

На пенсии он много читал и говорил Чуеву:

«Я читаю медленно. — Вот Ленин и Сталин умели быстро. Не знаю, болыпбе ли это достоинство, но я всегда завидовал тем, кто умеет быстро читать».

Вячеслав Никонов свидетельствует:

«Я не могу сказать, что у деда было постоянное хобби, но в свое время он охотился и ходил на рыбалку. На пенсии главным было конечно же чтение. Вячеслав Михайлович следил за новейшей художественной литературой и прочитывал все-все толстые журналы: “Новый мир”, “Дружба народов”, “Иностранная литература”... Кроме этого, выписывал “Вопросы экономики”, “Вопросы философии” и другие общественно-политические журналы, не говоря уже о газетах “Правда”, “Известия”...»

Вячеслав Михайлович на пенсии вел исключительно здоровый образ жизни. Он признавался бывшему личному пилоту Сталина главному маршалу авиации А.Е. Голованову:

«Я неплохо сплю, ложусь в одиннадцать вечера, читаю на ночь беллетристику, встаю в йолседьмого, днем сплю минут тридцать — сорок. Мало, но неплохо. Обновляется мозг, приливанье крови... Дважды гуляю по лесу. В одно и то же время обедаю — в час дня... Остальное время читаю, работаю, конечно».

Чуеву же он так рассказывал о своем режиме дня, сопроводив рассказ некоторыми интимными подробностями:

«В двадцать три ложусь, в шесть тридцать встаю. Ночью два раза встаю. По-стариковски полагается. Молодым

был — не вставал. Ну и, когда, конечно, чересчур напьешься... Редко — раз, а большей частью два раза приходится вставать. И обыкновенно засыпаю довольно быстро».

Угрызения совести его явно не мучили.

А вот что о быте Молотова-пенсионера сообщает его внук:

«Не могу сказать, что он был мягким человеком, скорее жестким. Для деда важную роль играло общение, но интересных собеседников у него было не так уж много. Вряд ли они с дочерью разговаривали на политические темы. С зятем, моим отцом — да! — часами беседовали. Когда я подрос, присоединялся к ним.

Дед обладал редким умением организовать свое время, жизнь, постоянно ставил перед собой какие-то цели, хотя по поводу последних у нас с ним возникали разногласия. Это естественно, человек на 66 лет старше... А в общем, это была скала, последний человек из ленинской когорты, глубоко убежденный в собственной правоте, без капли сомнения в том, что его знания — истина в последней инстанции. Трудоголик, работавший по 18 часов в сутки.

...У бабушки все делалось строго по расписанию, но и дед за этим тоже следил. Все садились обедать ровно в 13.30. Когда летом мы жили на даче, приходилось бросать все свои дела на речке, садиться на велосипед и мчаться на обед. Иначе дед мог выругать за недисциплинированность.

Каждый день порядок был один. С утра дед всегда ел чернослив, творог с протертой черной смородиной и кашу с молоком. Пил кофе или чай с молоком.

Как я уже говорил, обед начинался в полвторого. На столе всегда была селедка — всегда! В редком случае она заменялась другой рыбой типа семги. Обязательно салат, чаще из свеклы. Дед очень любил молочные супы, например домашнюю лапшу с горячим молоком. Могли быть щи, уха, суп, борщ с мелко нарезанным чесноком. На второе часто ели рыбу по-польски или бефстроганов с картошкой, кашей. За едой дед выпивал 20-граммовую рюмочку коньяка или красного вина. Заканчивал обед стаканом топленого молока, которое готовили дома — в духовке. После этого Вячеслав Михайлович шел отдыхать, несмотря ни на гостей, ни на праздник, и возвращался только после часа сна.

Ужинали в семь вечера любым вторым блюдом. По заведенному порядку в конце ужина пился чай с молоком, а перед сном — кефир».

По словам Никонова, в семье Молотовых всегда была домработница:

«Бабушка, естественно, ею руководила, гоняя со страшной силой. Стол в гостиной обязательно сервировался, поэтому прислуга должна была знать, что салфетку следует класть только так, а не иначе. Последняя домработница, Таня, работала у дедушки больше 20 лет, и ей можно было не говорить, как надо. Таня лучше всех знала, что он хочет. Когда бабушки не стало, заниматься хозяйством помогала ее племянница Сара Михайловна...

Самым большим праздником был День Победы. В праздничные дни на дачу приезжала масса народу, на стол подавался достаточно серьезный ассортимент блюд. До застолья все гости, беседуя, прогуливались по лесу. За праздничным столом дед обязательно поднимал бокал “За неизвестного Верховного главнокомандующего”. Второй его обязательный тост “За здоровье всех присутствующих!”...

Когда вечерами мы собирались у телевизора и на экране появлялся Никита Сергеевич, это вызывало у всех приступы смеха. И дед, и мои родители комментировали его неудачные слова, выражения, манеру поведения. Словом, Хрущев воспринимался как некое чучело гороховое».

Незадолго до смерти Молотов рассказывал Чуеву:

«Всю жизнь меня подслушивают. Чекисты мне говорили, я не проверял. Ну, чекисты ко мне хорошо относились. Прямо говорят — поосторожней разговаривай. Просто даже без всякого умысла, мало лц. А то доложат, что-нибудь еще добавят от себя. Поэтому стараемся не болтать такого чего-нибудь... Ну, вот Сталин как раз подчас уж сверхподозрительным был. Но ему и нельзя не быть подозрительным, нельзя, нельзя... И вот попадешь под какую-нибудь информацию...»

О том же вспоминает и внук Молотова Рячеслав Никонов:

«Всю жизнь дед был достаточно осторожным человеком. Ведь судьбу Бухарина, Каменева, Зиновьева в значительной

степени определило то, что они слцщком много болтали и вели активную антисталинскую переписку. Потом эти документы вытаскивались на пленумы ЦК... Естественно, Вячеслав Михайлович ничего подобного не делал, так как понимал, что постоянно находится под контролем: любой человек мог быть прислан к нему для организации провокации, а телефоны всегда прослушивались...

Велись разговоры о том, что Молотов уже написал мемуары, а кто-то их якобы даже видел. Он не цисал воспоминаний, объясняя это несколькими обстоятельствами, для него достаточно важными. Во-первых, ни Ленин, ни Сталин не писали мемуаров. Во-вторых, он был уверен, что их никто и никогда не напечатает. В-третьих, не любил работать “в стол”, должен был куда-то отсылать. В-четвертых, не имел никакого доступа к документам.

На наши просьбы о мемуарах шутил: “Хорошо было Черчиллю сидеть в ванне, курить при этом сигару и, держа в ру-ках'свои документы, надиктовывать стенографистке толстые мемуары. У меня же нет доступа ни к документам, ни к стенографистке...”