«Ну да теперь уж скоро…»

И стало ему совсем одиноко, тоскливо.

Забравшись под одеяло, Скачков с удовольствием вытянулся на прохладных скользких простынях.

День как будто завершился, пришел к концу, – огромный и длинный день. Начался он еще в Вене, потом пересадка в Москве… Разница во времени, смена часовых поясов, и день, вернее, сутки, растянулись за пределы положенных двадцати четырех часов. Впечатления, самые разнообразные, мешались в голове, с трудом верилось, что все уже позади, что снова база, дом, привычная комната, и утомленное тело нежится на хрустящем свежем белье. Давно ли, кажется, все только начиналось?

На приеме после матча не оказалось ни тренера австрийцев, ни Фохта – обиделись. Очередная невежливость хозяев была на следующий день отмечена газетами, наряду с грубостью на поле. Один из журналистов сделал замечание, что тренеру австрийской команды следовало бы несколько расширить круг своих обязанностей: он не должен забывать, что на поле выбегают не просто футболисты сыгранного состава, стремящиеся добыть победу любой ценой, но – настоящие спортсмены, в высоком смысле слова. «Очень, очень этот пробел бросается в глаза, удручая всех любителей красивого футбола». Кто-то из репортеров разнюхал о скандале в раздевалке австрийцев: со зла тренер схватил приготовленную чашечку с горячим кофе и запустил ее в стену. Брызги полетели на игроков, на Фохта. Поднялась площадная брань. Словом, неприглядная история… Тренеру вообще досталось от журналистов: за хвастовство перед матчем, за пренебрежение к сопернику… Много внимания газеты уделили Маркину, а в день отлета появилось сообщение, что некая почтенная старая дама, смотревшая игру по телевидению, дарит маркинским девочкам-двойняшкам необыкновенный набор игрушек… Словно заглаживая вину австрийских футболистов, газеты опрокинули на своих читателей целый ворох аналитических разборов матча, рассуждений о содержании такого грандиозного зрелища, каким является сейчас футбол, и просто разнообразной информации о советской команде.

На матче, оказывается, присутствовал тренер польской команды, которой нынешним летом предстояла встреча с советской сборной за право участия в Олимпийских играх. Он дал высокую оценку тактической вооруженности «Локомотива»: команда владеет размашистым движением, умеет держать мяч столько, сколько нужно, чтобы диктовать темп игры, четко сочетает зонную и персональную защиту, игроки проделывают огромный объем работы. Польский тренер обратил внимание на то, что в технике советских защитников и нападающих незаметно разницы (как это бросается в глаза у австрийцев). Он выделил Серебрякова, который делал с австрийскими защитниками все, что хотел, а последний его гол назвал просто издевательским.

Пожалуй, не было ни одной венской газеты, так или иначе не отозвавшейся о матче. Отмечалось, что у Скачкова при его крепком, даже грубоватом телосложении манера игры мягкая, эластичная, напоминающая знаменитого Джалму Сантоса. «Этот русский, – писал какой-то репортер, – так неотступно следовал за Фохтом, словно вложил в него все свои акции». И – далее: «Фохт, конечно, доказал, что он является звездой первой величины, однако в этом матче русский набросил на него глухое черное покрывало». О Владике Серебрякове австрийским журналистам удалось узнать, что он сын боевого русского офицера, освобождавшего в сорок пятом Вену. Приводилась также знаменитая биография Ивана Степановича. Словом, венские репортеры показали, что знают свое дело хорошо.

Скрасить невыгодное впечатление, оставшееся у советских футболистов, пожелали и венские власти. «Локомотиву» был предложен день отдыха (за счет австрийского клуба), кроме того, Ивана Степановича попросили провести показательную тренировку с побежденной командой.

Одного дня для такого города, как Вена, конечно, оказалось недостаточно. Впечатления от увиденного превратились в сумбурную мешанину. Устав от матча и поездки, ребята словно бы остепенились. Неслышно стало даже Кудрина. Так, в задумчивости, больше по обязанности, чем по охоте, осмотрели собор святого Стефана, прошлись по Пратеру, парку городских увеселений, где восторженный хозяин какого-то аттракциона и подарил Скачкову куклу, побывали в ратуше со знаменитым латником на шпиле. Владик Серебряков вспомнил, что об этом рыцаре, будто бы охраняющем покой города, рассказывали мать с отцом – они его видели каждое утро, просыпаясь у себя в старинной узкой комнатке под самой черепичной крышей.

Приближался вечер, понемногу спадал зной и оставалось последнее, что значилось в дневном расписании – показательная, совместная с австрийцами тренировка. (Если бы не уговор заранее, команда охотнее всего заперлась бы в гостинице – устала).

Со стадиона возвращались ночью, при начавшейся вакханалии рекламных огней. Утомленные от впечатлений бесконечного дня, ребята не глядели в окна. Иван Степанович поднялся со своего места, прошел вперед и наклонился к водителю автобуса. Тот выслушал, с готовностью закивал и круто завернул вправо. Не сбавляя хода, понеслись куда-то в сторону, где огней было поменьше. Выяснилось, что Иван Степанович попросил свезти команду к больнице, где поместили Маркина.

Добиться пропуска в палату удалось только двоим, пошли Иван Степанович с Арефьичем. Команда осталась дожидаться в автобусе.

В самолете они сидели вместе с Иваном Степановичем и, еще под впечатлением всего увиденного в Вене, переговаривались – так, ни о чем серьезно. Потом Скачкову вспомнилась тренировка с австрийцами. Поле к тому времени починили, привели в порядок, травинка к травинке. Иван Степанович дал в общем-то обычную нагрузку, также, как дома, но, к удивлению ребят, австрийцы быстро дали пот и потащили ноги – выдохлись.

– Заметил, Геш, кто сдох быстрее всех? Ригель. Оттого он и хамло, что тренируется меньше других.

– Однако Фохт, я вам скажу!

– Ну, Фохт! Фохт игрок. Профессионал. Для него футбол – хлеб, деньги, жизнь. Что он без футбола? Ноль.

Припомнив, о чем секретничал с ним Гущин по дороге в Вену, Скачков сказал, что поговаривают о профессиональной лиге и у нас. Для начала, для пробы, скажем, команд пять или шесть.

– Вот уж глупость-то! – возмутился Иван Степанович. – Кто это тебе наплел?

– Говорят… Надеются, что класс игры повысится. Футболу же на пользу.

– Не-е… – Иван Степанович скривился, затряс головой. – Не в этом дело. Техники нам действительно подбавить не мешало бы. Но ведь когда она наживается? В детстве. Пеле начал гонять мячи, едва научил-ся ходить. За пацанов нам надо браться как следует, за пацанов. Вот где наши резервы. А то… придет в команду лоб, а его еще учить надо. Он мяч на ходу обработать не может! Мяч! А пока учишь, ему, глядишь, и на покой уже пора… Нет, Геш, в команду должен приходить игрок, как музыкант в оркестр, с высшим образованием. Тогда и у тренера руки развяжутся, тогда он совсем о другом думать будет.

В ночном гудящем самолете было сонно, сумрачно, свет падал узким лучиком в колени. Разговаривая, он наклонялся ближе и доверительно касался Скачкова рукой. Беседы наедине, возможности освободить себя от накопившихся раздумий он ждал давно, и вот дождался. Убедительный выигрыш в Вене, по существу разгром, который учинил австрийцам «Локомотив», прорвал его обычную сдержанность, тревоги и сомнения последних недель – все это осталось позади, и сейчас, в самолете, ему не требовалось от собеседника ни одобрения, ни возражений. И Скачков слушал, понимал, поддакивал: все, что говорилось, было близко, передумано самим, и не вызывало возражений.