Я покосился на Уоддлса и вернулся к чтению статьи на тему апелляций о снижении срока в газете Prison Legal News. Одному из моих приятелей по Курорту, Норми, предстояло слушание, но для офисного служащего он был не слишком подкован в области права и нуждался в моей помощи, чтобы как-то аргументировать снижение срока. Я с удовольствием делал это для многих ребят, у меня даже образовалась определенная «клиентура» из числа заключенных. Я изучал их дела, писал брифы, находил адвокатов, готовых работать бесплатно, и выискивал слабые места в глупых обвинениях, по которым их упрятали за решетку. Для меня это был приятный способ борьбы с системой. Товарищи по несчастью воспринимали меня, как Клэренса Дарроу[93]— лучше уж такой общественный защитник, как я, чем никакой.

К моей камере подошел заключенный по имени Анвар. Это был довольно милый пожилой человек из Филадельфии, который получил 12 лет за то, что при нем нашли полпакета крэка. Когда в бараке вырубали свет, мы с ним любили петь песенки времен лейбла Motown[94]. Лежа на койке, я запевал:

— Кто эта дама-а-а?..

А он отзывался из темноты своим нахальным баритоном:

— Эта милая дама-а-а… [95]

Я поднял на него глаза.

— Привет, Анвар. Что там с Лопесом?

— Чувак, этот парень вышел из себя и толкнул Уоддлса.

— О нет! Что за дурак!

— Да, плохо дело.

В Скулкилле вам могло сойти с рук почти все, кроме рукоприкладства по отношению к охранникам. Заключенных ловили с незаконными мобильными телефонами, наркотиками, выпивкой, порнухой, всеми возможными видами контрабанды, и все это обычно заканчивалось одиночкой в корпусе усиленного режима или ограничением свиданий. Но поднять руку на тюремщика? За это ваш срок мог увеличиться на многие годы, и Лопес это знал.

— Теперь он попал, — сказал я.

— Беда, — ответил Анвар. — Ему оставалось всего-то месяцев 30.

Мы никогда не измеряли свои сроки годами — только месяцами. «Мне осталось двадцать два». «Ральф разменял шестой десяток». Годы заключения приводили нас в уныние, а с месяцами еще можно было мириться. Они истекали куда быстрее. Парни, отбывавшие большие сроки, сначала получали камеры в корпусах строгого или умеренного режима — обычные тюремные камеры, прогулки по расписанию или запрет прогулок, шмоны и одиночки. Если за это время они не доставляли больших хлопот охранникам, то после того, как до конца срока оставалось не больше 120 месяцев (10 лет), их переводили туда, где сидел я — на Курорт. Лопес сидел в тюрьме уже 13 лет, до конца срока ему оставалось не больше трех лет — и такой залет.

Мы называли наш корпус Курортом, потому что режим в нем был намного легче, чем в остальных. В двух корпусах Курорта, которые назывались Лагерь 1 и Лагерь 2, сидело триста человек. Они располагались примерно в миле от корпуса среднего режима на покрытом травой поле размером с футбольное. Там не было заборов с колючей проволокой или сторожевых башен, на которых дежурили тупицы с винтовками, однако лагерь был окружен многими километрами густых лесов. Иногда заключенные выбирались в леса — на прогулку или для встречи с наркокурьерами или своими подружками, которые умели ориентироваться по карте. Один парень даже смог договориться, чтобы ему привозили и вешали на определенное дерево в лесу блюда из китайского ресторана. Но все они возвращались. Если вы не возвращались и вас ловили, то ваши последние несколько месяцев Курорта могли тут же превратиться в несколько лет строгого режима.

Бетонная стена высотой в полтора метра делила наш Лагерь 1 на два ряда отсеков. В каждом из отсеков размещалось по паре коек, два шкафа, письменный стол, полки и кресло.

Поднявшись с утра, мы топали на завтрак в пищеблок, получали свои рабочие задания, возвращались туда на обед, затем проводили время в спортивном зале или на баскетбольном поле, шли на ужин, а вечером отдыхали. По вторникам нам крутили кино. По выходным счастливчики получали свидания в корпусе общего режима. Каждую ночь мы засыпали под хор храпящих заключенных, напоминавший какую-то странную симфонию джунглей. По сравнению с тем, что я пережил, как кадет в Норвиче, это действительно был курорт.

В то воскресенье, когда Лопес вырвался на волю, стоял прекрасный летний день. Думая найти его, я немного прошелся по лесу — вдруг он просто рыскает по периметру лагеря, чтобы немного остыть, а затем попросить Уоддлса о снисхождении. Однако Уоддлс был толстым и вредным придурком, и я знал, что случившееся не сойдет Лопесу с рук. Его нигде не было видно.

Отблески солнца на мокрой от росы траве заставили меня подумать о другом воскресном дне, сразу же после слушания моего дела во Флориде. Именно в тот воскресный день президент Барак Обама вышел на поле для гольфа в клубе «Нек» в Мартас-Виньярд. Его партнером по игре был Роберт Вольф, председатель правления UBS Americas. Уверен, что это был прекрасный день для игры гольф и болтовни под охраной агентов Секретной службы. Я представлял себе, как Обама и Вольф обсуждают мое фиаско или даже отправляют судье Злоху СМС «отличная работа». Было ли это на самом деле, мне знать не суждено, ведь агенты Секретной службы, как и швейцарские банкиры, никогда ничего не рассказывают.

Я вспомнил еще об одном воскресном дне. Это было, когда я еще совсем немного отсидел, и в середине зимы меня наконец-то выпустили из одиночки. Меня сопровождала сотрудница тюрьмы, напоминавшая актрису Розанну Барр[96]. От нее пахло беконом. Она помогла мне забраться в тюремный грузовик, и мы проехали полтора километра от корпуса усиленного режима до Курорта.

В Скулкилле все еще лежали снежные сугробы, оставшиеся от пятничной метели. Стены из шлакоблоков и сторожевые башни казались хрупкими и насквозь промерзшими. Я заметил парочку чернокожих заключенных, которых тоже совсем недавно выпустили из карцера. Они тащились по грязной обочине.