И она все-все понимала: как надо любить и надо слышать другого, как надо ждать и хранить верность.

Где-то там, на другом краю земли и времени ее ждала удивительная страна./

Она не стала рассказывать этого взрослым, потому что знала, что господина Руфа считают погибшим, хотя и договорились пока скрывать от нее это горестное известие. Лекса подслушала разговор опечаленных родителей однажды ночью, после того как закончилась осада крепости и они снова вернулись домой.

Она узнала о его смерти — и не поверила.

И теперь Лекса не хотела, чтобы мать, встревоженная упорством дочери, стала разубеждать ее, объясняя, что Руф приходить не мог, а если и приходил, то это был кто-то другой — доброе божество, дух, принявший облик близкого малышке человека. Она мудро решила хранить эту тайну, чтобы никто не мог вторгнуться с огнем и мечом в город, о котором знала только она — девочка

Лекса.

И отчего-то рядом с господином Руфом — ослепительно красивым в этих странных доспехах и шлеме — она постоянно видела двоих чудовищно прекрасных многоруких, многоглазых великанов с длинными хвостами и клыками и крошечное пушистое существо с яркими синими глазами. Существо это рассказывало о том, что мир необозрим и в нем могут мирно ужиться все, кто только захочет.

А еще Лекса откуда-то знала, что ей недолго осталось жить, но это прозрение она прятала очень глубоко, чтобы не огорчать ни господина Руф ни пушистое синеглазое существо, ни великанов воинов, ни саму себя.

Себе она оставила только воспоминания и надежду,

И еще подарок Руфа, пушистый коврик, на котором был выткан синеглазый пушистый малыш, прижимающий к себе охапку ярких цветов.

Это было настолько неправдоподобно, что могло быть только правдой.

/Давно умерший человек приходит, чтобы спасти жизни людей в забытом богами и людьми селении.

Чудовища, порожденные чернотой ночного неба, охраняют его и других, а не нападают на беспомощных и больных, как должны были бы, если верить нашим легендам.

О боги! Что мы делаем? Возможно ли, чтобы мы ошибались? Неужели нам не нужно защищаться, не нужно готовиться к сражению за право жить под этим небом? Что если мы все заблуждаемся?/ .

Но Килиан посчитал эти мысли минутной слабостью.

Чем больше металась и разрывалась его душа между любовью и ненавистью, чем сильнее были сомнения, тем оказывалось проще не думать ни о чем, а лишь исполнять то, что он считал своим долгом.

Он стоял посреди площади, прямо напротив храма Ягмы.

Ветер как-то особенно нежно перебирал его длинные белые волосы, а солнце заглядывало в глаза, словно любящий пес, который пытается угадать на строение своего хозяина. И птицы в тот страшный день пели самые звонкие и прелестные песни.

За стенами города строилось войско, равного которому не знал Рамор, по улицам постоянно ходили вооруженные люди, и от этого еще больше бросались в глаза пустые узорчатые ножны, прицепленные к его поясу.

Старик держал в руках охапку невероятных цветов, и они выглядели такими свежими, словно их корни все еще пребывали в теплых и надежных объятиях земли.

Жрецы Ягмы, похожие на зловещих воронов в своих черных развевающихся одеяниях, отчего-то сразу окружили его, пытаясь затолкать в глубину храма, и эта потасовка привлекла внимание горожан. Они стали собираться на площади, еще толком не понимая, что происходит, но уже любопытствуя…

И хотя люди не смели открыто выступить против жрецов всемогущего бога, но кроткий старик с цветами, стоящий в столбе солнечного света, весь в золотых брызгах, не представлялся им настолько опасным, чтобы применять к нему силу.

Когда толпа выросла, старик внезапно и легко освободился из рук служителей Ягмы и заговорил. Голос его оказался на удивление мощным, будто принадлежал совсем другому /существу/ человеку.

— Люди! — вскричал он. — Опомнитесь! Что вы делаете?! В угоду кровожадным богам вы начинаете войну, которая уничтожит вас самих. Вы собираете огромную армию, чтобы противостоять своим страхам. Вы хотите убить страхи, а ведь они почетны и возникают только из невозможности любить.

Что он городит? — изумился какой-то толстяк в ярко-розовой накидке, которая смотрелась на нем нелепо и смешно. — Пусть замолчит. Он хулит наших богов!

— Человек боится только того, что не сумел или не захотел полюбить! — загрохотал голос старика.

Солнечный луч запутался в его седых волосах, и лицо осветилось неземной улыбкой.

— Люди! Самое страшное чудовище в мире живет внутри вас! Ничего более опасного, злобного и жестокого нет. Если вы уничтожите эту тварь, вам больше никто и никогда не посмеет угрожать. Вы прозреете, если ослепите свою ненависть! Нельзя смотреть на других ее глазами!

— Уберите его! — закричала какая-то женщина. Ее лицо исказилось гримасой злобы. Той злобы, о которой, кажется, и говорил старик без меча.

Странно, но жрецы Ягмы и подоспевшие от соседнего храма служители Суфадонексы в алых мантиях не торопились прерывать старца. Напротив, они окружили его стеной, но больше не препятствовали ему. Создавалось впечатление, что они чего-то ждут.

Так обычно ждут своего часа падальщики на поле битвы. Они знают, что рано или поздно им Достанется вожделенная добыча…

Старик подбросил свои цветы вверх, и они взлетели как-то чересчур высоко, будто неощутимый порыв ветра подхватил их и отнес к самым облакам откуда они начали падать душистым дождем и было их неизмеримо больше, нежели в той охапке. Они падали, падали, падали…

Слепо вытянув перед собой тонкие руки и, по площади шел юноша, пытаясь дойти до старика и встать рядом с ним, но площадь оказалась огромной, словно пустое поле. И он брел по нему, спотыкаясь, и губы его шевелились: он умолял подождать его, не покидать, он обещал помощь и поддержку. А поле все не заканчивалось, и старик без меча стоял где-то там, у самого горизонта, которого юноша не мог видеть…

— В этом сражении умрут ваши сыновья, отцы братья. Неужели вы хотите этого? Неужели вы рассчитываете на помощь богов? Глупцы! Ведь если Тетареоф и Улькабал, Ажданиока и Ягма помогут вам, то их помощь обернется страшной смертью! В кипящей крови вулканов гибнет все живое, бурные океанские волны поглощают все, что встречают на своем пути. Пламя пожирает любую плоть, кроме собственной.

Что сделали вам чудовища?! Не родились похожими на вас? Но разве это преступление?!

— Не слушайте его!

— Предатель!

В воздухе свистнул первый .камень. Он только зацепил руку старика, и на его светлых одеждах цвета теплого молока проявились несколько пятнышек крови. Эта кровь подействовала на толпу, как на стаю голодных эрлаксимов.

Хищно улыбнулся верховный жрец Суфадонексы. Его улыбка приоткрыла острые желтоватые зубы, и показалось, что это злобный божок нетерпеливо ожидает свою жертву.