Примечательно, что древнейшая и наиболее почитаемая каноническая книга Китая называется именно «Книгой Перемен» (И цзин, Чжоу И). Основу этого загадочного памятника составляют даже не письменные тексты, а 64 комбинации из шести черт, так называемые гексаграммы. Сами черты бывают двух видов: сплошные (обозначающие активное, светлое, мужское начало Ян) и прерывистые (соотносящиеся с пассивным, тёмным, женским началом Инь). Основной корпус «Книги Перемен» сопровождается разнообразными комментариями и за три тысячелетия истории китайской цивилизации породил массу толкований. Но во все времена он служил материалом для особого рода гаданий, позволявших определить характер наличной обстановки и адекватный способ поведения в ней. Таким образом, постижение смысла гексаграмм «И цзина» носит характер-вникания в мировой процесс изменений, открытия в нём всё более утончённых и глубоких смыслов.

По сути дела, каждая гексаграмма «И цзина» обозначает определённую динамическую ситуацию и протекающий в её рамках процесс изменений в его непрерывно утончающихся нюансах. Эти изменения создают условия для плавного перетекания одной ситуации в другую. Реальность, согласно «И цзину», есть постоянное «рождение жизни» или «животворение живого» (шэя-шэн). Эта формула совпадает с принятым в современной феноменологии определением времени как «аффектации себя самим собой», единство возбуждающего и возбуждаемого, переход от одного настоящего к другому как абсолютный феномен, конституирующий сам себя. Время, понимаемое таким образом, неотделимо от сознательного переживания: «суть времени в том, чтобы быть не просто действительным временем или временем, которое течёт, но ещё и временем, знающим о себе, ибо взрыв или раскрытие настоящего к будущему представляет собой архетип отношения себя к себе и обрисовывает некое внутреннее, или самость»[135].

Понятно, почему время или, точнее, сама временность существования как «импульс» перемен воплощает, в понимании китайцев, само существо бытия. Классический толкователь «И Цзина» Ван Би (III век) так и говорит: «Гексаграмма — это время, а отдельные черты гексаграммы — это соответствующие времени изменения». Весь мир подчиняется действию времени: «Небо движется временем, Земля тоже движется временем. Небо не забегает вперёд и не отстаёт, и Земля тоже не забегает вперёд и не отстаёт».

Наше рассмотрение понятия времени в китайской традиции будет опираться, главным образом, на постулаты этой необычной книги.

Отметим, что исходный смысл термина «время» (ши) в китайском языке относится к длине тени на солнечных часах, то есть к движению солнца на небесном своде. Значение, как видим, соотносящееся с объективными природными процессами и к тому же вполне практическое: измерение отдельных временных отрезков годового круга и календарных циклов было делом первостепенной важности в земледельческой цивилизации. Вполне естественно, что китайцы связывали время именно с «небесными» факторами человеческой деятельности: в древнекитайском языке часто употребляется словосочетание «небесное время» (тянь ши), обозначающее периодические законы природного мира. Как говорится в «Книге Перемен», «солнце, достигнув зенита, клонится к горизонту. Луна, став полной, идёт на ущерб. Наполнение и убыль Неба и Земли соответствуют действию времени». Наконец, у термина ши имелось и более узкое значение: трёхмесячный временной отрезок, то есть сезон, время года.

Вполне естественно, что главным свойством времени в Китае признавалось именно изменение, перемена, так что в китайских текстах часто говорится об «изменениях времени» (шибянь, шихуо). Вот типичное в своём роде суждение из средневекового сочинения:

«Небо благодаря времени порождает и благодаря времени убивает. Деревья и травы рождаются по времени и по времени умирают. Вода в соответствии со временем замерзает, и в соответствии со временем тает лёд. Всё это — небесное время».

Такое понимание времени как процесса означает, в сущности, что время неотделимо от перемен и, следовательно, само «случается», является чистым событием, обладающим уникальными свойствами. Здесь китайское понятие времени — быть может, незаметно даже для самих китайцев — вдруг совпадает с мгновением. Более того, в рамках времени-события последовательные моменты существования, которые постороннему аналитическому взгляду кажутся разделёнными, в действительности проницают друг друга, составляя одно динамическое целое — то, что китайские мыслители называли «Одним Превращением» всего сущего. Авторитетнейшему неоконфуцианскому учёному Чжу Си (XII век) принадлежит, например, такое высказывание:

«В то время, когда с деревьев опадают пожелтевшие листья, на них уже зарождаются почки. Более того, у вечнозелёных деревьев зимой сначала появляются почки, а потом с них облетают жёлтые листья. Если говорить об изменениях времени, то нет такого момента, когда Небо и Земля не претерпевали бы изменений»[136].

Впрочем, за тысячу лет до Чжу Си упоминавшийся выше Ван Би рассуждал о природе изменений следующим образом:

«В пользовании нет неизменной истины, в делах нет постоянного порядка: движение и покой, растяжение и сокращение соответствуют изменениям. А посему, когда определяешь свою гексаграмму, счастье и несчастье встают на свои места. Когда ведаешь своё время, покой и движение сообразуются с их пользой. Когда благодаря названию гексаграммы познаешь счастье и несчастье, а благодаря времени познаешь движение и покой, то можно прозреть перемены Единотелесности»[137].

Подобный взгляд на время опять-таки близок современной феноменологии, которая видит во времени «то, что есть, что делает возможным и осуществляет возвращение того же самого»[138]. Время в таком случае оказывается творческим началом мира или, скорее, «серией начал» (Г. Башляр). В качестве «логико-онтологического генезиса» мира оно обуславливает «появление других фигур и, следовательно, других определений; мысль о том, что нечто существует как временное, требует мыслить его как нечто, порождающее другие модусы бытия»[139].

Процитированное суждение со всей очевидностью выявляет одно важное следствие представления о времени как исходной реальности, конституирующей всё сущее: отсутствие в китайской мысли сколько-нибудь внятно очерченной трансцендентной перспективы, которая могла бы служить всеобщей точкой отсчёта для определения и оценки мировых явлений. Об отсутствии такой точки зрения говорит уже самое название «Книги Перемен», где понятие «перемены» означало также «отсутствие усилий», «спонтанная метаморфоза». Тот факт, что для Ван Би все перемены происходят в конечном счёте в среде Одного Тела, то есть в рамках некоего вселенского организма, лишний раз напоминает о том, что метаморфозы в китайской картине мира носят имманентный и спонтанный характер. Вот почему они не столько представляют некую умопостигаемую реальность, сколько скрывают её, переводя её в имманентность опыта. Перемены происходят «сами по себе» во всём их неисчерпаемом разнообразии и притом одновременно, то есть в плоскости временности как таковой. Другими словами, никогда не равная себе временность времени есть то, что объединяет всё сущее в мире. Это время как «единый взрыв или единый напор», пронизывающие все временные измерения и всегда тождественные себе, имеет характер, по выражению М. Мерло-Понти, «временного стиля мира». Оно есть некая живая целостность мира, подобная Великому Кому в притче Чжуан-цзы, проявляющемуся через человеческие переживания и само лицо человека. В конечном счёте, время есть «некто» (Мёрло-Понти), некое всеобщее «мгновение ока», Аидеп-Ылск (Хайдеггер), «субъект=Х» или «тёмный предшественник» (Делёз), чему в даосской традиции соответствует понятие «верховного прародителя» (цзун).