– Я тоже считаю, что для пессимизма повода нет, – поддержал Ли.

– Вы так считаете? Тогда за победу! В том числе и над фашистами!

Я налил женщинам ликёру, нам с Ли коньяку.

– Ну, как у нас говорят, поехали? А у вас, Ли, как говорят?

– У нас, прежде чем выпить, трижды макают палец в пиалу с водкой и после каждого очередного макания возвращают пиалу тому, кто её подаёт, и только после третьего предложения делают один глоток, всего один.

– И большая пиала?

– Примерно с вашу маленькую розетку под варенье.

– Ну, такую пиалу, что одним глотком не выпить? Когда-то на проводах одноклассника я залпом выпил целый стакан. Целый гранёный стакан водки, Ли!

– Зачем?

– Чтобы доказать, что я мужчина.

– И доказал?

– О, всю ночь в блевотине валялся!

– Блевотина – это что-то очень приятное?

– Ха-ха-ха-ха! – захохотали все разом.

– Я сказал какую-нибудь глупость, да?

– Ты нас просто зарезал, Ли!

– Я? Но я никогда бы не позволил себе этого сделать.

– Верю. За русско-китайскую дружбу, Ли! За то, чего больше всего на свете боятся американцы!

– Да, у нас когда-то было отношение к вам, как к старшим братьям. Вы дали нам государственность. В Китае это помнят. Американцам у нас не верят. Даже эмигранты деньги в американских банках не хранят. Но что касается вас… Отец даже переписывался с русским до моего рождения, и они посылали друг другу подарки. Многие тогда в Китае переписывались с русскими. Мы тогда с вами дружили…

– А не пора ли к фонтану? – перебила Таня.

– Тогда ещё по чуть-чуть, так сказать, на посошок?

– По гранёному стакану?

– Здоровье не позволяют по гранёному, Ли. А вот по десять капель… Ясновельможные пани, вы как – за Родину?

– За Сталина?

– За Сталина пускай другие пьют.

– Почему ты не хочешь выпить за Сталина? – спросил Ли. – У нас считают Сталина, как и Мао, великим вождём.

– А ты как считаешь?

– Я первый спросил.

– Вот чурка узкоглазая!

– Шурка! А-a! Знаю! Русское имя – да? Или я опять что-то не то сказал?

– Ты всё правильно понял, Ли. Так вот пусть за него Шурка узкоглазая и пьёт, а я, если не возражаете, за ваше драгоценное здоровье!

– А я за Сталина – вместе с Шуркой узкоглазой!

– Ха-ха-ха-ха!

На этот раз хохотали до слёз. Насилу успокоившись, наконец, выпили и шумною толпою двинулись к фонтану.

– А чашки? – спросила Таня.

– На обратном пути заберёте. Или я с утра вам в номер принесу.

От прошедшего дождя осталась разве только влага на бетонных плитах.

При нашем появлении поднялся радостный вой, раздались нестройные аплодисменты. Столы были заставлены кружками с пивом, однако делегация была уже далеко не в полном составе. Видимо, ещё до нашего появления многие ушли, но любители пива были на месте и ощутительно потели.

– Ну сколько можно ждать, а?

– Вы к нам неровно дышите, Ирина.

– Я ко всем неровно дышу. Ваше пиво.

– Они и без пива уже хорошие, – заметил кто-то.

– Мы не хорошие, мы лучшие!

– Я и говорю.

Мы пристроились на свободные места. Ли, открыв свою походную сумку, достал из неё оригинальный плеер в виде фонарика и губную гармошку. Плеер поставил на середину стола, нажал кнопку и приложил гармошку к губам. Однако стоило заиграть музыке, все один за другим подхватили:

И я сразу понял, что был неправ: «Подмосковные вечера» всё-таки породнили нас со всей планетой. И даже как-то по-новому увиделся смысл цветаевской песни о Москве. Ведь этот «огромный странноприимный дом» кое-что в судьбе всего мира всё-таки значил. С одной стороны, вроде бы, ничего, а запели, и замаячило как в беспросветной тьме, как во время той же бури, спасительным таким маячком. И я то принимал самое активное участие в пении, то с недоумением наблюдал, что, оказывается, не все поют. Многие из молодых людей слов совершенно не знали (отучили народ в застолье петь), при этом испытывая как бы некоторое неудобство. Зато наш командир была на боевом коне, как в детском садике, прилежно и задорно кивая в такт песни головой:

А вот последний куплет всё-таки забыла. Пришлось напомнить:

Ли изобразил замечательный проигрыш на губной гармошке. И ему за это, а также за инициативу, устроили овации.

– Вы знаете, что завтра в гостиницу не возвращаемся? – спросила Ирина. – Ну да вы же не слышали, вы, не знаю только, в прямом или в переносном смысле, всё время где-то пропадаете. В общем, так. После завтрака сдаёте номера и с вещами вместе со всеми садитесь в автобус. После Китайской стены нас отвезут на вокзал, а вас в другую гостиницу. На этих китайцев, организаторов этих, у меня надежды нет, а там наши партнёры по бизнесу вам вовремя обеспечат трансфер, и я буду спокойна.

Когда Эля узнала, что у Жени есть дочь, страшно удивилась.

– Ты самушам?

– Была.

– Пыла-a? Пачиму-у?

– Если я тебе расскажу, ты поседеешь.

– Та-а? Пачиму-у?

– От страха, Эля, от страха – такая жуткая история, – пояснил я.

– А-а…

Вскоре мы опять остались в прежнем составе. Ли ушёл вместе со всеми, сказав мне отдельно:

– До свидания, Толя. Жаль, что не получилось свозить тебя в мою деревню, но я захватил альбом. Возьми на память. Я там вырос.

Мы крепко пожали друг другу руки.

По моей просьбе Женя принесла остатки коньяка с ликёром. И, время от времени наполняя разовые стаканчики кому коньяком, а кому ликёром, мы, не спеша, выпили всё. Пили ещё и ещё раз за победу, за знакомство, за Россию, за дружбу… Флегматичный Вася, скрестив на груди волосатые руки, обильно потел, Таня о чём-то разговаривала с дочерью, а мы со Светой обменивались выразительными взглядами. До сих пор мы так ни о чём и не разговорились, и вообще за всё время нашего сидения она ни разу не только со мной, а вообще ни с кем не завела речь сама. «Разве недостаточно смотреть друг другу в глаза, и нужны ещё какие-то слова?» – как бы говорил её взгляд. И это действительно было неплохо, но это было далеко не всё, потому что было только началом. Так мне, во всяком случае, казалось. А ещё казалось, что я гляжу в неё, как пел когда-то, «как в зеркало». И меня попеременно, то непреодолимо влекло к ней, то повергало в стыд.