Дверь в кабинет была закрыта. Леди Кларансье направилась было к ней, но затем резко остановилась:

– Не следует думать, будто ваши былые заслуги склонят ее к милосердию. Дон Ренар с самого начала мятежа ни на минуту не оставлял ее, усердно внушая собственное мнение обо всем и в особенности о вас. Если вы сейчас войдете к ней, то, вполне вероятно, пожалеете об этом.

– Понимаю, – отозвался я. – И все же она должна узнать правду.

– Должна ли? Порой уж лучше оставить все как есть.

Она взглянула мне в глаза и лишь затем постучала. Ответа не было; тем не менее леди Кларансье отошла от двери:

– Она ждет вас.

У меня перехватило дыхание. Повернув дверную ручку, я шагнул внутрь.

В кабинете было почти так же темно, как в туннеле, которым я только что пробирался сюда. Я поморгал, дожидаясь, пока глаза привыкнут к темноте, и лишь затем из мрака стали проступать очертания предметов – позолоченный письменный стол, весь заваленный книгами и стопками бумаги; другой стол, за которым проходили заседания совета; мягкие кресла и большое сводчатое окно в нише дальней стены. Занавеси были опущены, отчего комната походило на кокон, пропахший застарелым дымом. В золотом канделябре оплывала одинокая свеча.

Стоя неподвижно, я чувствовал, как сердце гулко колотится о ребра. Я нигде не мог разглядеть королеву.

Голос ее словно плетью хлестнул из темноты:

– И ты смеешь показываться мне на глаза?

– Ваше величество…

Я припал на колено. Неясная фигура, забившаяся в угол у письменного стола, выпрямилась, издав отрывистый грубый смех:

– Не поздно ли ты вспомнил о смирении?

Я поднял взгляд. Растрепанные волосы Марии Тюдор пепельно-седыми прядями падали на плечи. На ней было то же пурпурное платье, в котором она провожала Елизавету в Эшридж, только теперь измятое, несуразно растопыренное, точно его тянули в разные стороны; расстегнутый на груди корсаж обнажал торчащие ключицы. На пальцах Марии не было ни единого перстня; она что-то сжимала в кулаке, но мой взгляд приковало ее лицо – мрачное, осунувшееся лицо, на котором раскаленными углями горели глаза.

Я не мог отвести взгляд, не мог даже вздохнуть.

Она тоже переступила порог, но если меня со временем ждало примирение с судьбой, то Марию подстерегали только душевная боль и страх.

– Ваше величество, я пришел сюда, потому что знаю, вы…

– Нет! – Мария резко вскинула руку. – Я не стану слушать. Ты всегда приносишь беду.

Неужели Рочестер не выполнил мою просьбу? Я сунул руку под плащ, чтобы достать письмо Елизаветы, но тут она разжала кулак: на цепочке покачивался мой золотой лепесток с крохотным рубином.

– Откуда ты это взял? – Мария впилась в меня взглядом. – Как попала к тебе эта вещь?

Комната покачнулась перед глазами. Мгновение я ничего не видел и не слышал, затем тихо проговорил:

– Она принадлежала моей матери.

– Тебе хватает наглости называть принцессу из рода Тюдоров своей матерью?

Мне показалось, будто я выскользнул из собственного тела и теперь с безопасного расстояния наблюдаю, как рушится мир.

– Зачем бы мне лгать? – отозвался я, и Мария метнулась вперед так стремительно, что я не успел отпрянуть.

Пощечина обожгла лицо, и золотой лепесток впился в щеку, расцарапав ее до крови.

– Кто ты такой?

Яростный выкрик Марии волнами всколыхнул темноту. Я ожидал, что в кабинет ворвется леди Кларансье, но когда стало тихо и погасли отголоски эха, сказал:

– Я хочу, чтобы вы знали правду. Меня произвела на свет Мария Саффолк – ваша тетя, сестра вашего отца, короля Генриха. У нее был золотой артишок – подарок французского короля на ее свадьбу с другом вашего отца Брендоном. Перед смертью она приказала разломить этот артишок на четыре части и завещала лепестки четырем женщинам. Вы были одной из них. У вас есть такой же лепесток.

Мария прерывисто дышала, втягивая воздух сквозь зубы.

– Мажордом Саффолков, доставивший вам этот лепесток, позднее поступил на службу в дом Дадли. – Я помолчал. – Он сделал это ради меня. Его звали Арчи Шелтон. Он надзирал за мной. Он старался сохранить тайну моего рождения, но безуспешно. В конце концов в те дни, когда Нортумберленд попытался отобрать у вас трон, я узнал правду.

– Правду? – Голос Марии дрожал. – После всего, что ты натворил, ты являешься ко мне с этой… этой чудовищной фальшивкой, с этой невероятной ложью! Нет, ты вовсе не хочешь, чтобы я знала правду! Только одно тебе нужно – спасти мою сестру, которую ты все это время защищал!

– Да, это так. – Я не отвел взгляда, прямо уставившись ей в глаза. – Но в то же время я защищал и вас. Поверьте хотя бы этому, если больше ничему не хотите верить. Я Тюдор и никогда не предам Тюдоров.

Она стиснула зубы, борьба с неким чудовищным чувством исказила черты ее лица. Меня охватило предчувствие, что очень скоро Мария потерпит поражение в этой борьбе, и тогда демон, которого кропотливо взрастил и выпустил на свободу Ренар, демон, толкнувший ее расправиться с Джейн Грей и Гилфордом Дадли, поглотит ее целиком.

– Что еще? – спросила она. – Лучше скажи сейчас, прежде чем я решу твою судьбу.

– Это все, что я знаю, кроме того, что… думаю, я рожден вне брака. Наверно, поэтому моя мать приказала, чтобы меня увезли и растили тайно. – Голос мой сорвался; всеми силами я отгонял страх, о котором никогда не говорил вслух. – Должно быть, мое существование было для нее позором.

– Иными словами, ты бастард. – Лицо Марии окаменело. – Елизавета знает об этом?

– Нет. Но она дала мне пристанище, когда мне больше не к кому было обратиться.

Она вздернула подбородок:

– Если она так добра к тебе, что же ты ничего ей не рассказал?

– У меня есть только этот золотой лепесток. Другой такой же – у вашего величества. Я не видел нужды нарушить молчание.

– Вот как? Уж верно тебе известно, что Елизавету некоторые тоже считают незаконнорожденной, и тем не менее она моя наследница. Кто усомнится, что ты мог бы добиться того же, если бы захотел?

Я совершил грубую ошибку. Она будет стоить мне жизни. Нельзя было рассказывать Марии о моем происхождении. Нарушив собственный обет, я навлек на себя немыслимую беду.

– Клянусь собственной жизнью, я сказал вам об этом лишь потому, что сейчас под угрозой жизнь вашей сестры. В наших жилах течет одна кровь. Я подумал, что, если расскажу вам, кто я такой, вы поймете, что у меня нет иного желания, кроме как служить моей королеве и моей принцессе.

– Иного желания или иного выхода? – едко парировала она.

Я задохнулся, леденея от ужаса, но тут непреклонность, сковавшая черты Марии, растаяла. В один миг она стала такой, какой я увидел ее впервые, – доблестной королевой, которую не сломили годы ожесточенной борьбы. В глубине души Мария понимала меня. Подобно мне, она знала, что значит жить, не ведая своего места в жизни.