Это был затвор шлюза. Туннель, в котором я оказался, служил для спуска нечистот из дворца.

Позади раздавался металлический лязг. Плеск воды под ногами преследователей все нарастал. Сунув шпагу в ножны, я снял плащ и отбросил его в сторону. Шепча молитву, я крепко зажмурился, нырнул и принялся ощупывать нижнюю часть затвора. Если решетка доходит до самого дня, я обречен. В тот миг, когда я почти пришел в отчаяние, когда легкие разрывались от нехватки воздуха и все навязчивей хотелось открыть рот и покорно захлебнуться нечистотами, – в этот самый миг пальцы мои наткнулись на зазубренный край решетки. Я вцепился в нее, протолкнул себя в отверстие, скребя пальцами гнилостное мягкое дно. Что-то воткнулось в плечо, зацепило камзол. Я извивался, неистово работая ногами: неведомые преследователи наверняка заметят мой плащ, колыхающийся в жиже, и сразу поймут, куда я делся. Поднимется тревога, из дворца вышлют стражников. Если меня обнаружат, королева уже за меня не вступится.

С располосованным плечом я наконец вырвался на свободу и поплыл к поверхности. Течение несло меня, швыряя из стороны в сторону, вниз по скату. Я барахтался в потоке мусора, хватаясь за первые подвернувшиеся обломки, только бы удержаться на плаву, и вдруг головой вперед вывалился в канаву, которая впадала в реку. Надо мной закружилось небо, усеянное звездами, в колыбели туч закачалась бледная луна.

Звуки погони стихли; на дальнем берегу мерцал редкими огнями факелов Саутуарк. Я выбрался из канавы и с минуту лежал пластом, переводя дыхание.

Затем кое-как поднялся на ноги и бегом, насколько хватало сил, пустился в город.

* * *

Промокший насквозь и дрожащий от холода, я поплелся к верфям. Вспомнив Шафрана, который остался в конюшнях вместе с Кантилой, арабским скакуном Елизаветы, и Урианом, я подумал, что их нужно будет как-то забрать оттуда. Впрочем, возвращаться сейчас во дворец я бы не рискнул. Нужно найти укрытие в единственном месте, где еще можно спрятаться, – на людных улицах вблизи Тауэра.

Я ковылял мимо свидетельств неудавшегося мятежа – разрушенных баррикад, истоптанных знамен, окровавленных нарукавных повязок, почти утонувших в снежной жиже. Все жилые дома, лавки, таверны были заперты; добравшись до «Грифона», я замолотил в дверь ободранными костяшками пальцев.

– Откройте, пожалуйста, откройте! – шептал я, дробно стуча зубами. – Пожалуйста, отзовитесь хоть кто-нибудь!

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем в окне верхнего этажа распахнулись ставни.

– Кто там? – раздался грозный женский голос.

Я задрал голову вверх и увидел его хозяйку, которая в съехавшем набок ночном колпаке высунулась из окна, ухватившись за подоконник загрубевшей рукой.

– Скарклифф, – прохрипел я и, когда она наклонила голову, прислушиваясь, громче повторил: – Скарклифф здесь?

Женщина ожгла меня сердитым взглядом:

– Нет здесь никакого Скарклиффа! Пошел прочь от моей двери, бродяжка, не то живо опростаю на голову ночной горшок! Прочь, кому сказано!

– Нет, вы не поняли… – Я прервал возражения на полуслове.

Я был совершенно уверен, что передо мной та самая Нэн, пышнотелая особа, которая обслуживала меня в ночь, когда в этой таверне я встречался со Скарклиффом. Она либо хозяйка «Грифона», либо жена хозяина; владельцы заведений обычно над ними и селятся, чтобы охранять свою собственность от взлома и грабежа.

– Шелтон! – вдруг осенило меня. – Я ищу Арчи Шелтона!

Нэн поколебалась, затем скрылась в доме и захлопнула за собой ставни.

Я застонал, не в силах сделать больше ни шага. Мокрая одежда обросла сосульками, плечо, распоротое решеткой, терзала жгучая боль. Ноги подкосились; я уже приготовился рухнуть на крыльцо «Грифона» и прямо здесь мирно испустить дух, когда на входной двери отодвинули засов и из дома, кутая в платок дородные плечи, появилась Нэн.

За ее спиной, голый до пояса, в одних только брэ,[8]маячил Скарклифф.

– Так и знал, что застану тебя здесь, – выговорил я.

Он успел подхватить меня в тот миг, когда я рухнул без чувств.

Жгучая жидкость струей хлынула в горло. Я закашлялся и ощутил, как рот наполняется омерзительным привкусом желчи. Я свесился с потертой скамьи и исторг из себя ужасающее количество рвоты.

– Ах, бедняжка! – воскликнула Нэн, тряпкой отирая мне губы.

Я со стоном снова улегся на подушку.

– Пованивает рекой, – проворчал Скарклифф.

– Хуже, – прохрипел я и приоткрыл один глаз. – Гораздо хуже. Тебе лучше не знать.

– Да, пожалуй, не стоит.

Скарклифф сидел рядом на табурете и внимательно разглядывал меня; в камине раздули огонь, и живительный жар понемногу согревал мои промерзшие кости. Я поймал себя на том, что глазею на обнаженную грудь Скарклиффа, мускулистую, словно у борца; на теле у него почти не было шрамов, не то что на лице.

– Выпей еще. – Он пододвинул мне чашку. – Это бренди, привезен из Севильи, считай, единственное, что есть стоящего у испанцев.

Я отказался от заманчивого предложения и попытался привстать, опираясь на локти. Мы находились в небольшой гостиной, небогато обставленной, но чистой и опрятной. У камина на камышовом коврике лежал потрепанный пес Скарклиффа; его мутно-белесые глаза наблюдали за мной с праздным интересом.

– Ты здесь живешь? – спросил я.

– По большей части – да; когда Нэн по мне соскучится.

От буфета, где пышнотелая хозяйка отжимала тряпку в тазу, донеслось выразительное фырканье. Затем Нэн, грузно ступая, вернулась ко мне и положила мокрую тряпку на лоб:

– Вот так, а теперь лежи да отдыхай. Я принесу из кухни горячей овсянки.

Она вышла и, закрывая за собой дверь, бросила обеспокоенный взгляд на Скарклиффа. Я услышал, как она спускается по лестнице.

– Тревожится, – пояснил тот. – Нэн всегда говорила, что самый большой ее страх – проснуться среди ночи оттого, что убийца, нанятый Дадли, попытается придушить нас в собственной постели. Я каждый раз твержу ей, что такое вряд ли случится. У этой семейки полно хлопот поважнее.

– Она знает… знает, кто ты такой?

Он пожал плечами:

– Нельзя же вечно скрываться от всех и всякого. Хорошо, когда кто-то знает, кто ты есть на самом деле. – Скарклифф одним глотком осушил чашку с отвергнутым мной бренди. – К тому же Нэн помогла мне. Она была шлюхой в одном из дешевых борделей на Бэнксайд, и лет ей было уже немало, правда, и ее клиенты не молодели. Она нашла меня на берегу в ночь, когда я бежал из Тауэра; ноги у меня были переломаны, а лицо… ну да ты сам видишь, что сотворили с моим лицом. Нэн и другие девицы из соседних заведений оттащили меня в дом и выходили. По словам Нэн, прошла не одна неделя, прежде чем я открыл глаза или издал хоть звук. Если б не все эти девицы, я бы испустил дух.