– Когда хотят сказать что-то хорошее, – обнял он рукой ее за плечи, объясняя, – говорят, например: «Мне надо сообщить тебе замечательную новость» или «У меня для тебя потрясающая новость».

– У меня для тебя потрясающая новость, которую мне надо тебе сообщить, – рассмеялась Анна и сообщила то, что и собиралась: – Я беременна, то есть жду ребенка.

У Северова в момент растворилась улыбка и лицо его сделалось напряженным и непроницаемо-серьезным. Наверное, с полминуты он смотрел на жену непонятным, нечитаемым напряженным взглядом, а потом высвободился из ее рук и ушел, не сказав ни слова, не произнеся ни звука. Просто взял и ушел. Молча.

– И как это понимать? – недоуменно спросила Аня, растерянно глядя в удаляющуюся спину мужа, поднимавшегося по лестнице на второй этаж.

Северов прошел в свой кабинет, сел за стол, автоматически посмотрел на монитор, не поняв ничего из увиденной и прочитанной на экране информации, резко поднялся, прошелся по комнате и замер, остановившись у окна.

Он сталкивался с совершенно нечеловеческими вещами, которые люди вытворяли с другими людьми, и ему приходилось видеть жуткие, дикие смерти детей и еще более жуткие жизни этих детей. И как любой нормальный человек, как мужчина, он проецировал порой эти ужасы на себя, на свою жизнь и думал, что, наверное, это хорошо, что у него нет детей, что даже на сотую долю процента не может возникнуть в жизни его нерожденных малышей возможность такого вот кошмара.

Как говорится в известном восточном изречении, которое он недавно вспоминал: «Память – дар богов, а забвение – милость». Да, но и память имеет свойство терять болезненную остроту виденных и пережитых бесчеловечных ужасов войны и геноцида. Разумеется, Антон думал о нормальной семье и хотел ее, но в какой-то момент просто принял для себя тот факт, что у него вот нет семьи и, наверное, уже никогда не будет, как и детей, – все-таки, когда тебе под полтинник, это как-то перестает быть ожидаемым, что ли.

Он настолько свыкся, сжился с восприятием своей жизни в этих обстоятельствах, что почему-то его даже не посетила мысль о том, что вполне реально и более чем возможно у них с Анной может появиться ребенок.

Он вдруг вспомнил их разговор с Ромкой.

Мальчик пришел к нему в кабинет питерской квартиры, в которой они втроем вполне уютно разместились после свадьбы, и предупредил с порога, что у него к Антону серьезный разговор и непростые вопросы. И первым делом признался:

– Я тут понял, что мне хочется называть вас папой. «Дядь Антон» мне как-то не очень нравится и не катит. Но прямо сразу перейти на «ты и папа» я, наверное, не смогу, надо будет сначала привыкнуть, – и поправился: – Конечно, если вы не против.

Антон встал, обнял и прижал к себе пацана, переживая внутри такие непередаваемые, мощные эмоции, от которых в горле комком встали слезы, перехватывая дыхание. Как всегда это было у Северова, в его жизни, в его характере, в его сути – он либо чувствовал, что это его человек, сразу, либо чувствовал, что не его, и тогда уж, как ни старайся, никакого душевного контакта не получится.

Со всей очевидностью, с первого же дня, с первого их разговора, Северов чувствовал и знал, что Ромка его человечек – вот так сразу и без каких-либо компромиссов и сомнений и необходимости присматриваться, что-то там «пожить-увидеть». Его парень.

Он прекрасно отдавал себе отчет, что мальчику-подростку столь серьезные перемены в жизни, как приход в нее другого, незнакомого, по сути, человека, мужчины, – очень непростое испытание, и надо как-то осторожно, чтобы и не пережать авторитетом, и в то же время не дать слишком большой слабины, расхолаживая пацана.

Антон был потрясен мужеством мальчишки, который не побоялся, не стушевался пойти на серьезный, открытый разговор. Ромка доверил Северову свои самые сокровенные переживания. Он делился своими размышлениями о том, почему его биологическая мать не рассказала его биологическому отцу о нем, что он, такой негодный, что ли? Признался, что выпытал у Анны, кем именно является его отец, и нашел того в соцсетях и приходил к больнице, где тот нынче работает, узнал в приемной, когда у этого доктора заканчивается смена, и ждал, спрятавшись за колонной. И смотрел, когда этот мужчина вышел с девушкой какой-то из дверей, и даже недолго шел за ними сзади. Но даже не подумал подходить.

– Тебе кажется, что твоя мама отказалась от тебя и даже не стала говорить твоему отцу о твоем рождении, потому что ты какой-то не такой? Как ты сказал, негодный? – помог Антон сформулировать парню мучивший его вопрос.

Вопрос, который донимает и изводит каждого брошенного ребенка. Каждого.

– Да, – покивал Ромка, отводя взгляд в сторону.

– А как ты считаешь, Анюта наша – она плохая какая-то, ненужная и никудышная? – задал наводящий вопрос Антон.

– Я понял, – снова посмотрел на него Ромка. – Лучше мамы Ани вообще никого нет. Еще тетушка Александра такая же. А мама и от Ани отказалась, а она у нас одна.

– Вот именно, – кивнул одобрительно Антон. – Не в Анечке и не в тебе дело, Ром. Дело в вашей маме, которая в силу особенностей своей психики и простого человеческого эгоизма не умеет быть матерью. Вот такой человек, понимаешь. Не хороший и не плохой, просто такой. При этом и ты, и Аня знаете, что она вас любит как умеет, в основном на расстоянии. Спорная, конечно, любовь, но вот такая. У Ани-то побольше поводов почувствовать себя никчемной было, ее и отец, которого она знает, считай что бросил.

Они тогда о многом поговорили и многое обсудили. Это был их первый, такой хороший мужской разговор об отцах и детях, о семье, о матерях и о непростой мужской жизни и ответственности, которую берет на себя настоящий мужчина. Анна несколько раз заглядывала к ним, но, обменявшись взглядом с Антоном, тихо исчезала, не задав ни одного вопроса.

– Я могу узнать о твоем отце всю информацию. Узнать, хороший ли он человек. И если ты захочешь, могу с ним поговорить или отвезти тебя к нему и представить, – предложил Антон в конце разговора.

Ромка надолго задумался, нахмурив брови, что-то там прокручивая в мыслях, поразмышлял и отказался.

– Нет. Сейчас не надо. Может, когда-нибудь потом. Мне сейчас важнее и интересней с вами. Вы меня понимаете и по-настоящему слышите, что я говорю. И… мне кажется, что уважаете меня. А это очень важно. И я вами горжусь, что ли. Наверное, так.

– А я горжусь тобой, – заверил торжественно ребенка Антон и, не удержавшись, притянул к себе и обнял. – Ты даже не представляешь, как я горжусь тобой. Ты большой молодец, Ромыч. Очень редкие мальчишки в твоем возрасте имеют мужество откровенно признаваться в своих проблемах и задавать честные вопросы. Ты у нас из смелых.

Наверное, ко всем по-разному приходит ощущение отцовства, Северову вот пришло именно в тот момент, когда он обнимал этого мальчика, решившегося доверить свои тайны, переживания и вопросы, по сути, не очень знакомому ему мужчине, поверив тому и интуитивно признав, почувствовав близким человеком.