«Старый большевик» детально рассказывает о заседании Политбюро, обсуждавшем дело Рютина. Но с ноября 1929 года Николай Иванович не был членом Политбюро и о заседании этом, происходившем в 1932 году, знать ничего не мог. Бухарин в то время был изолирован, с членами Политбюро личных отношений не поддерживал. По работе своей в Наркомтяжпроме, где он ведал научно-исследовательским сектором, был связан с Серго Орджоникидзе. У них были самые добрые отношения, но то, что происходило на заседаниях Политбюро, тем более на особо секретных, не принято было разглашать. Между тем автору «Письма» было известно, как строго карали лиц, имеющих отношение к Рютинской платформе, только за то, что они читали ее и «не сообщили партии», — такая была формулировка. Он не мог не знать постановления Президиума ЦКК ВКП(б) от 9 октября 1932 года, опубликованного в «Правде», которым были исключены из партии за причастность в разной степени к платформе Рютина 19 человек.

Я не потому отгораживаю Николая Ивановича от платформы Рютина, что считаю ее преступной, — отнюдь нет; антисталинскую платформу, написанную в 1932 году, можно расценить только как героическую. Но, с точки зрения Николая Ивановича, конспиративное выступление против Сталина в 1932 году, увы, уже не могло принести стране ничего, кроме репрессий. Открытое выступление трех влиятельных членов Политбюро — Бухарина, Рыкова и Томского — в 1928–1929 годах против политики Сталина, лиц более авторитетных и популярных в стране, чем Рютин, не увенчалось успехом. Дальнейшую борьбу Николай Иванович считал нужным прекратить. Партия под давлением Сталина пошла по иному пути, отвергнув экономическую концепцию Бухарина. Полезней сплоченности ее рядов в сложившейся обстановке Бухарин ничего не находил. Видеть только мрачные картины времен коллективизации и не замечать наряду с этим великого энтузиазма народа в строительстве значило, с его точки зрения, ничего не видеть и ничего не понимать в истории.

Рассказы анонимного «большевика» привели к тому, что на Февральско-мартовском пленуме 1937 года встал вопрос о причастности Николая Ивановича и Рыкова к Рютинской платформе.

— Врете! Врешь! — раздавались голоса на пленуме. — Знали, не сообщили партии!

Николай Иванович возражал, пытался убедить, что, если бы он был сторонником платформы такого характера, он бы сам ее и писал, а не поручал это Рютину.

— Ты и писал, а Рыков одобрил, — подал реплику Сталин. — Она названа Рютинской из конспиративных соображений.

Николай Иванович требовал представить пленуму текст платформы, чтобы по стилю убедиться, что не он ее автор; но это был глас вопиющего в пустыне.

Затем встал взволнованный Рыков и, чтобы отвести обвинение, заявил, что он через кого-то слышал (он сказал через кого, но я не могу припомнить), что в платформе Рютина есть такая фраза: «Бухарин, Рыков, Томский — отработанный пар, и в борьбе против Сталина на них рассчитывать не приходится». Как же можно в таком случае вменять им в вину эту платформу?

По-видимому, в документе такая мысль действительно была высказана; никто — ни Сталин, ни Молотов, ни Ежов, безусловно знакомые с текстом платформы, — этого не опровергали, но аргумент был найден мгновенно, и все тот же.

— Ради конспирации! — заявил Сталин.

— В целях конспирации, — крикнули Ежов и Каганович. (Все передаю в пересказе Николая Ивановича.)

— Вам ничего не докажешь! Мы, возможно, все существуем ради конспирации, — ответил Рыков и сел на свое место. Но на процессе он показал:

«И для того, чтобы легче было это сделать (законспирироваться. — А.Л.), в самой программе была эта фраза, которая заключала в себе некоторое ощущение отмежевания от меня, Бухарина и Томского, там говорилось нечто вроде того, что эти трое являлись как бы отработанным паром. Это было сделано в интересах двурушничества»[94].

Так повторял заученный урок несчастный Рыков. Николай Иванович показал на процессе то же, что и Рыков:

«Она (платформа — А.Л.) была названа рютинской в конспиративных целях, для перестраховки от провала, чтобы прикрыть правый центр и его самые руководящие фигуры…»[95]

Эти вынужденные признания Бухарина и Рыкова на процессе в сопоставлении с происходившим на Февральско-мартовском пленуме 1937 года дают возможность понять, как создавался сценарий процесса. Я потому обращаю особое внимание на платформу Рютина, что она явилась важным элементом обвинения на судебном «разбирательстве» во время процесса.

В эту платформу после ареста Николая Ивановича было вложено угодное Сталину содержание: ниспровержение советской власти, террор, курс на блок с троцкистами, «дворцовый переворот». Все это, безусловно, не отражало действительного содержания документа, в противном случае Рютина и в 1932 году в живых не оставили бы. Расстрелян он в то время не был. Думаю, подтверждает мою точку зрения и то, что во время следствия (до ареста Бухарина) в присланных к нему на дом клеветнических показаниях, насколько мне помнится, упоминаний о Рютине вовсе не было, хотя в них уже фигурировали и террор, и «дворцовый переворот», и т. д.

Мало кто с этим документом был знаком: члены ЦК (не члены Политбюро) знали о существовании «контрреволюционной» группы Рютина и ее платформе из докладов, газет. Те, кто читал антисталинскую платформу конспиративно, уже сложили за нее голову. Поэтому содержание этого документа можно было деформировать как угодно, а причастность к реальной политической платформе делала более правдоподобными обвинения против Бухарина и Рыкова.

II. Убийство Кирова

Не менее губительным моментом для Бухарина явились содержащиеся в «Письме» сведения об убийстве Кирова.

В анонимном письме даются подробные сведения о Кирове. Сообщается, что, хотя он ранее и разделял политику Сталина, в последние годы отличался либеральным отношением к бывшим оппозиционерам. В 1932 году на заседании Политбюро будто бы выступал против расстрела Рютина. Специально подчеркивается авторитет Кирова в Ленинграде, его авторитет в партии. Рассказывается о восторженном приеме на XVII съезде партии, где ему устроили овацию, «встречали и провожали стоя». На съезде Киров избирается в Секретариат ЦК, в связи с чем предстоял его переезд в Москву. В Ленинград он поехал для передачи дел своему преемнику и там был убит. Информация преподносится под определенным, изобличающим Сталина углом зрения: с избранием Кирова в Секретариат ЦК и предполагаемым его переездом в Москву связывается его убийство. На основе этого делаются логически обоснованные выводы: «…важно было выяснить, — пишет анонимный «большевик», — не было ли в данном случае попустительства со стороны тех, на чьей обязанности лежало предупредить покушение? Кто был заинтересован в устранении Кирова накануне его переезда в Москву?.. Все эти вопросы поставлены следствием не были». Думать о том, что Киров должен был быть переведен в Москву для работы в Секретариате ЦК без санкции Хозяина, скорее даже без его инициативы, не приходится. Но в этом как раз и узнается знакомый почерк Сталина: он знал, что из Ленинграда в Москву Киров не вернется. Но большевики в то время к таким выводам в отношении Сталина психологически подготовлены не были. В силу своего характера еще менее других был подготовлен Бухарин; наделенный качествами высочайшего благородства, политической честностью, а также значительной долей наивности, он не смог в то время понять истинных намерений Сталина, несмотря на то что знал его как политического интригана, человека болезненной подозрительности и мстительного. Тем не менее, будучи всегда уверен, что генсек способен устранить своего конкурента, потенциального кандидата на его пост, политически, он никак не предполагал, что Сталин сможет его уничтожить физически.