Новый сезон в Круассе начинается со вздохом облегчения. «Да, мой волчонок, – пишет Флобер Каролине. – Я так рад, что снова оказался в своем старом кабинете… Вчера вечером я наконец вернулся к „Бувару и Пекюше“. У меня в голове множество хороших идей. Всю медицину можно будет сделать за три месяца, если только я не двинусь с места. Дела, кажется, налаживаются, и, может быть, мы выберемся из стеснения и беспокойства… Как я жалею, котик, что ты в Париже. В Круассе так хорошо! Такой покой! К тому же не надо больше надевать сюртук! Подниматься по лестницам».[624] И некоторое время спустя ей же: «Два дня я усиленно работал. Временами эта книга ослепляет меня грандиозностью притязаний. Получится ли? Только бы мне не ошибиться, только бы вместо возвышенной она не получилась простоватой. И все же нет, не думаю! Что-то говорит мне, что я на верном пути. Но это либо безусловно так, либо совсем наоборот. Я повторяю любимые слова: „О! Мне ли не знать муку созидания“».[625] В июле 1877 года к нему в Круассе приезжает Каролина и «увлеченно занимается живописью». После уроков у Бонна она решила выбрать этот путь и зарабатывать, быть может, кистью, как дядя – пером. Флобер одобряет ее, не слишком в это веря. Несмотря на то что в доме племянница, он не снижает темпа работы. «Жизнь моя (суровая по сути своей) внешне тиха и спокойна, – пишет он принцессе Матильде. – Это жизнь инока и работника. Один день похож на другой; заканчивается одно – начинается другое чтение; белая бумага покрывается чернилами, я гашу лампу в полночь, незадолго до ужина плаваю, как тритон, в реке, и т. д. и т. д.».[626]

В его уединение приходит любопытная новость: королевский экс-адвокат Эрнест Пинар, который обвинял «Госпожу Бовари» в посягательстве на мораль и религию, сам – автор похотливых стихотворений. «Это меня не удивляет, – восклицает Флобер. – Нет ничего более грязного, чем эти представители судебной власти (их гениальное сквернословие для них столь же обычная вещь, как их платье)… Как Пинар мог возмущаться описаниями „Бовари“!»[627] Сильная августовская жара пробуждает в нем слабые сладострастные воспоминания, и он пишет своей дорогой госпоже Бренн: «Как мы далеки друг от друга; я не могу быть ласковым с вами, значит, буду говорить комплименты – та же ласка, только издалека… Вот так. Вы – красивая брюнетка, умная, утонченная, восприимчивая. Мне нравятся ваши глаза, брови, ваша добрая улыбка, красивые ноги и руки, ваши плечи, ваша манера разговаривать, особенность одеваться, ваши черные блестящие, словно у наяды, выходящей из волн, волосы; край вашего платья, носок туфельки, все…»[628] Когда в двадцатых числах августа племянница уезжает на лечение на воды в О-Бонн, он позволяет себе маленькие каникулы и отправляется в Сен-Грасьен повидаться с принцессой Матильдой. Там позволяет себе отдых, рано ложится спать, поздно встает, долго отдыхает после обеда и заканчивается это тем, что начинает смертельно скучать. «Я не развлекаюсь в Сен-Грасьене, отнюдь! – признается он Каролине. – Я ни на что не гожусь, едва меня вытаскивают из кабинета».[629]

Тем не менее он не торопится в Круассе. Его манит Париж, несмотря на то, что он так упорно защищается от него. В последние месяцы он стал плохо слышать, во рту осталось мало зубов, в углах губ появляется беловатая пена – следствие лечения ртутью. Он сознает это физическое разрушение и испытывает еще больше презрения к себе подобным. «То ли я становлюсь необщительным, то ли другие глупеют? – говорит он. – Не знаю. Но я теперь не переношу общество».[630] Тем не менее он заставляет себя пойти на похороны Тьера, затерявшись в толпе почетных приглашенных. «Я видел похороны Тьера, – пишет он Каролине. – Это было нечто невиданное и великолепное. Миллион людей под дождем с непокрытыми головами! Время от времени раздавался крик „Да здравствует Республика!“, потом „Тише! Тише!“, чтобы не подстрекать».[631] И уточняет госпоже Роже де Женетт: «Я не любил этого короля Прюдомов; что из этого! Он был гигантом по сравнению с окружающими. Кроме того, он обладал редкой добродетелью – патриотизмом. Никто так, как он, не представлял Францию».[632] Политические события не дают ему покоя. Он боится, как бы на предстоящих выборах большинство буржуа, из страха перед Гамбеттой, не стали голосовать за «этого болвана маршала». Что касается местного уровня, то ему в любом случае жаловаться не следует. После восьми лет ходатайств муниципальный совет сдался: у Луи Буйе будет свой фонтан и бюст у стены новой Руанской библиотеки.

Вдохновленный победой над глупостью чиновников, Флобер решает отправиться в новое путешествие в Нижнюю Нормандию с Лапортом, чтобы пополнить материалы для «Бувара и Пекюше». С посохом в руке, в мягкой шляпе, обмотав шею большим красным платком, чтобы уберечься от туманной сентябрьской погоды, он чувствует, что помолодел в предвкушении дружеской поездки. Переезжают из города в город, из деревни в деревню, осматривают замки, церкви, кабачки, объедаются, пьют, смеются, делают записи. «Встаем в шесть утра и ложимся в девять вечера, – пишет Флобер племяннице. – Весь день едем, чаще всего на маленьких открытых повозках, из-за чего лицо мерзнет от холода… Чувствуем себя прекрасно и не теряем времени. За столом развлекаемся только рыбой и устрицами. Лапорт очень предупредителен – какой хороший парень!»[633] И пять дней спустя ей же: «Это и есть край Бувара и Пекюше… Я увидел вещи, которые мне очень пригодятся. Словом, все идет хорошо. У меня довольное выражение лица и отличный аппетит, который пугает Валера (Лапорта). Единственное происшествие – мой разбитый монокль».

Вернувшись в Круассе, он переписывает заметки о путешествии и делится с Эмилем Золя своей тревогой: «Из-за этой чертовой книжищи я живу в постоянном беспокойстве. Значение ее будет ясно только в целом. Никаких кусков, ничего блестящего, и все время одна и та же ситуация, которую нужно рассматривать с разных сторон. Боюсь, как бы это не оказалось смертельно скучным».[634] Однако он равно обеспокоен будущим страны. Победа Мак-Магона на выборах, которые должны состояться через несколько дней, будет настоящей катастрофой! Но провинция, кажется, сомневается. «Баярд наших времен, этот знаменитый человек из-за своих поражений стал объектом всеобщего осуждения, – утверждает Флобер в том же письме. – В Легле (Орне), где я был позавчера, забросали портреты своих кандидатов дерьмом».