Получив возможность заступиться за угнетенные массы перед зловещими группами не заслуживающих доверия политиков – что было Мэтту весьма по душе, он целый альбом об этом сочинил, – Muse, конечно же, не смогли отказаться. Но тогда им было вполне комфортно во внегастрольных «личинах», так что Muse решили избежать шумихи лондонского концерта, опорной точки всего мероприятия, и вместо Гайд-парка сыграли неделей раньше, в Версальском дворце в Париже (когда-то там жил Людовик XIV, «Король-солнце», так что место проведения для шоу под названием «Оставим нищету в истории» было выбрано довольно иронично) перед толпой из 150 тысяч зрителей. Им разрешили сыграть четыре песни, а не две-три, как коллегам по сцене вроде Placebo, Шакиры, Дайдо и Крейга Дэвида, так что они устроили яростный – пусть и несколько хаотичный – 17-минутный звуковой штурм, сыграв Hysteria, Bliss, Time Is Running Out и Plug In Baby. Мэтт надел рубашку со странным нагрудником, похожим на слюнявчик, а Дом продемонстрировал внезапную любовь к ярко-розовым брюкам. То был расслабленный день – практически никакой шумихи на телевидении и в прессе, политических активистов тоже было мало, – так что Muse воспользовались возможностью немного посмеяться под конец полутора лет почти постоянных гастролей.

А потом, наконец «официально» завершив турне Absolution, Muse занялись новыми откровениями.

Нам предложили выступить хедлайнерами в «Гластонбери», и мы для начала просто охренели, потому что были не уверены, что достаточно хороши для этого. День был, если честно, немного хреновый, грязный, промозглый, сразу было понятно, что это конец фестиваля, зрители уже немного устали. Мы увидели все это днем и подумали: «Будет, блин, трагедия», но на самом деле вышло все наоборот. Выступать там – большая честь, там столько исторических групп сыграло. Помню, как там повсюду размахивали флагами. Выступаешь там и думаешь: «Вот теперь карьера точно, блин, удалась». Но на каждый взлет приходится свое падение, хотя к этому привыкаешь.

Очевидно, «Гластонбери» – очень важный концерт. Я тогда впервые подумал, что карьера удалась. Группа добралась до таких высот, на которые я и не рассчитывал. А учитывая, что мы все из Уэст-Кантри, для нас это очень много значило. Хедлайнерское выступление в «Гластонбери» было потрясающим, но в то же время трагическим. Я до сих пор вспоминаю этот концерт как настоящее достижение. Это одна из самых худших вещей, которые можно представить, но я все равно вспоминаю концерт как позитивный, и нужно уметь получать позитив даже из самых негативных ситуаций.

Это было в самом деле тяжело. Весь этот вечер оказался очень подавляющим. Очень трудно описать все эти взлеты и падения и то, насколько сюрреалистичными показались две эти крайности и как быстро все случилось. Конечно же, тяжелее всего пришлось Дому, но, если и было в этом что-то хорошее, так это то, что его отец увидел, пожалуй, самый лучший наш концерт. То был важный момент для нас, он спустил нас с небес на землю как группу, сблизил нас, изменил взгляды на будущее. Мы поняли, что не нужно гастролировать до самой смерти, что провели слишком много времени вдали от семьи и друзей – вместе только друг с другом, гастрольной командой и случайными знакомыми в поездках. Приходит время, когда ты либо вообще все это теряешь, либо возвращаешься домой и пытаешься стать таким, каким был раньше.

Я уверен, что мы проходим через некие циклы – сначала замечательно проводим время, потом, блин, нас все достает, и мы веселимся, но как-то мрачно, устраиваем вечеринки через силу, и это все как-то невесело. Этот цикл у нас постоянно. В общем, в апреле, во время турне [Absolution], стало как-то совсем мрачно. Ты бросаешься в разные ситуации, выпиваешь немного, не следишь за собой, смеешься над этим, тебе весело. Думаешь: «Мне хреново и мне по фигу, это довольно клево». Но как только мы выходим из этого цикла, сразу начинаем думать: «О Боже, мы опять катимся под откос, надо вернуться домой и еще долго не планировать гастролей». Это никак не связано ни с музыкой, ни с нами самими, дело просто в гастрольной жизни как таковой. Три альбома выпустили практически один за другим.

Отец Дома, Билл, всегда смеялся. Я его помню таким, он всегда смеялся над веселыми ситуациями, в которые попадал народ, его всегда было легко рассмешить. С ним всегда было хорошо; он всегда смеялся над нашими шутками или над чем-то, что считал забавным.

Обсуждала ли тогда группа возможность прекращения работы?

[Дом] не стал брать большого отпуска, потому что считал, что с помощью группы сумеет спастись от горя. Но было время – очень, очень короткое время, – когда Дом не знал, хочет ли дальше этим заниматься. Он не знал, что будет дальше, а потом все перестали понимать, что дальше. Отец Криса умер, когда он был очень маленьким, так что Крис, можно сказать, рос, скучая по отцу. Родители Мэтта развелись, когда он был ребенком, но вот семья Дома была очень цельной, так что когда ее не стало, была, пожалуй, пара дней… не неуверенности насчет группы, а неуверенности по поводу того, кем они хотят быть и что делать.

Была ли реальная возможность, что они не продолжат карьеру?

Не думаю. По-моему, это было горе и тяжелый шок. Они были одержимы Редингом, потому что именно туда они впервые поехали вместе и хорошо повеселились, но «Гластонбери» – это их местный фестиваль, с которым они всегда были связаны. Они были так счастливы, уходя со сцены. Все техники говорили, что это ужасная трагедия, хотя на самом деле многие из них узнали обо всем только через пару дней. Смерть просто стерла из памяти само выступление. Тогдашняя девушка Дома была потрясающей; она приехала из Америки, чтобы посмотреть «Гластонбери». Но вот его сестра путешествовала по Австралии и должна была вернуться только через два дня после «Гластонбери», и, в общем, их отец умер, когда она уже была в самолете и летела в Англию, и связаться с ней было невозможно. Так что Дому пришлось ехать в Хитроу, встретить там сестру и сказать, что умер отец. Что может быть хуже, а? А на Рождество в том же году сестра Тома погибла в аварии, и группа была очень подавлена трагедией. Дом уговаривал меня поехать с ними кататься на сноуборде – они заказали билеты прямо на Новый год. Но я и так много времени проводил далеко от дома, так что решил не ехать. Помню, днем Том прислал мне SMS: «Попал в аварию, Хелен не выжила [didn’t make it]». Сначала я подумал, что Хелен просто не добралась [didn’t make it] до Франции, но потом понял: «О Господи, он не об этом, он, блин, разбился на машине, и его сестра умерла». Хелен была рядом чуть ли не с самого создания группы, ходила на все местные концерты, видела, как группа стала такой, какой есть. В память о ней основали Helen Foundation; через этот фонд они спонсируют детей и искусство.

Чуть ли не самые маленькие концерты, которые мы дали [в 2004 году], были в Штатах. Из хедлайнеров «Гластонбери» мы превратились в группу, играющую в залах на четыреста человек, мы снова ощутили себя новичками. Хорошее ощущение, реально бодрит. В залах чувствовалась энергия. Для нас это было просто замечательно: мы ездили месяцев восемь или девять и вдруг ощутили себя совершенно новой группой. Мне кажется, мы можем адаптироваться к любой подобной ситуации. Мы не играли типичный стадионный сет-лист, в нем было намного больше рока, но это сработало. Думаю, когда слышишь песню, которая явно слишком масштабная для этого зала, это круто. Но сами концерты были отвратительными. Я посмотрел съемки с «Уэмбли-Арены» и подумал: «Во блин, мы крутые», а потом посмотрел более поздние видео, и по ним хорошо видно, как мы устали и задолбались.