– Так об чем речь, – ухмылялся Лис. – Этому народу только дай кого полюбить. Эт-то ты, ваш личество, еще с губернатором не беседовал. Тот просто аж на дерьмо изошел из любви к тебе.

– Эх, голова ты, Лис, а слова говоришь нехорошие. Все «дерьмо», «дерьмо». Вон народ-то как ликует. А о губернаторе не напоминай, я и сам помню. Н-но, поехали!

«Ура! Ура!» – не стихало вокруг.

– Ты что ж, сучий сын, – кулак Пугачева врезался в губернаторское ухо, – города сдаешь?! Царевых полковников в тычки выгоняешь?! – Могучая атаманская рука подхватила увесистую тушку сановника и приподняла ее над полом. – Я ж тебя, лиходея, в железа закую, своей собственной рукой кнутом запорю!

– Да я ведь... – пытался оправдываться истязаемый.

– Я что тебе, псу зазорному, велел слово молвить?! Молчи, боров смердящий! В Урал-камень с кайлом пойдешь, душа твоя каторжная!

– Пойдемте, Иван Иванович, пойдемте. – Я начал тихо подталкивать полковника Михельсона к двери. – Пугачев тут сам управится. А когда их превосходительство очухается, негоже им помнить, что вы неподалеку были, когда ему «Петр III» свое высочайшее неудовольствие выражал. Обязательно ведь в тайную канцелярию донос настрочит.

Мы вышли из кабинета.

– ...И вот тогда Наташа спрашивает: «Поручик, где вы пропадали?» – слышался из зала восхищенный голос Лиса. – А вы ей в ответ: «Мадемуазель, я спешил обнять своего старого друга, с которым сегодня же вечером надеюсь познакомить и вас».

– Да ну что вы, сотник, все было совершенно не так! Никакой Наташи Ростовой там и в помине не было. Как сейчас помню, девушку звали Татьяна Ларина. Ни по какой нужде я не выходил. А друг... Да, действительно, поутру с депешей прискакал мой старый друг князь Лобанов-Ростовский. Днем он должен был находиться в штабе, а ввечеру пожаловать ко мне в гости. Не пойму, что тут смешного? Вот лучше послушайте, что я вам расскажу...

Дипломатия – искусство поглаживать пса, пока не нацепишь на него ошейник.

Флетчер Кнебель

Уж и не знаю, как себе представляла императрица секретную доставку Пугачева со старшиной к месту переговоров. Даже если не учитывать природных дарований Лиса, в котором талант шоумена бодрствовал двадцать четыре часа в сутки и который превращал однообразно унылые дорожные будни в весьма живописное времяпрепровождение, даже не учитывая этого, тяжело не заметить кортеж, растянувшийся вместе с обозом едва ли не на полторы версты.

Несшиеся перед нами фельдъегеря, доставлявшие эстафетой государыне мое донесение об успешном окончании миссии, упреждали градоначальников, что с Пугачевым заключен мир и что идущее на них войско вовсе не собирается брать города на копье. В честь чего те выкатывали на площадь бочки с вином и вырезали стада баранов и потчевали вчерашних извергов и супостатов по-русски до отвала. Не встречая помех, Пугачев двигался к Москве, и над колонной его развевалось золотое ораниенбаумское знамя Петра III, уж неведомо как попавшее в руки самозванца. Два тарча, расположенных в груди российского орла, склонившего головы под непропорционально большой короной, несли гербы российский и голштинский, причем их грамотность не оставляла сомнений, что в руках у «императорского» знаменщика не дешевая подделка, а безусловный оригинал. Мы двигались по России, повсеместно встречаемые возбужденными толпами, демонстрировавшими свою любовь, хотя скорее не к Пугачеву, а к зрелищам вообще. И с каждым днем заветная Москва становилась все ближе и ближе.

Я проводил свои дни, чередуя занятия языком с Ислентьевым с фехтовальными упражнениями, обреченно отгонял стаи мух и слепней, сожалея, что Господь не сподобился снабдить человека хвостом для этих целей, и мрачно принимал приветы от Элен Фиц-Урс, привозимые изредка Лисом.

– Что такой грустный, господин офицер? – Широкобедрая цыганка в пестром одеянии, расцветкой напоминающем клумбы персидского сераля, остановилась рядом со мной во время одного из привалов. Посмотрев пристально жгучими черными глазами, она усмехнулась одними губами: – Отчего голову повесил?

– Устал, – кратко кинул я первое, что пришло на ум.

– Веру обмануть хочешь? – продолжала улыбаться цыганка. – Скажи я тебе сейчас слово сокровенное, еще сто верст без устали проскачешь.

Я со вздохом полез в карман за монетой, очевидно, отделаться от орловской солистки пустыми фразами было невозможно. Годы, проведенные близ сановных особ, приучили эту веселую братию рассматривать всякого дворянина, а уж тем паче офицера, как свою законную добычу.

– Возьми. – Целковый на моей ладони был достаточной платой за молчание бесцеремонной вымогательницы.

– Ха, нужен мне твой рубль! – Цыганка смела монету с руки. – Вот видишь, он есть. А вот, – она накрыла монету краешком своего платка, – и нет его. Забудь про деньги. Захочешь отдать, сам отдашь, я у тебя просить не буду.

– Слушай лучше, что скажу. – Она вцепилась в мою руку и начала водить по ней отточенным ногтем. – Дорога тебе лежит дальняя, да интерес казенный. Но это ты, чай, и без меня знаешь. А вот на сердце у тебя девица-красавица. Любит она тебя шибко, да на душе у нее еще один молодец. Оттого и у самой покоя нет, и тебе не будет. А хочешь, скажу, чем все разрешится?

– Нет, – отрезал я, мрачнея. – Оставь меня, ступай своей дорогой.

– Как знаешь, как знаешь, – змеисто улыбаясь, произнесла гадалка, не спуская с меня пристального взгляда. – Ты сам судьбе своей хозяин.

Я вновь сунул руку в карман, надеясь очередным безвозмездным воздаянием оградить себя от дальнейших откровений. Карман был пуст. Когда я лез за первым целковым, там, по минимуму, был еще десяток. Каким образом исчезли монеты, так и осталось для меня загадкой.

– Запомни, бриллиантовый мой, – разворачиваясь на ходу, кинула цыганка, – девица твоя от тебя никуда не уйдет, а вот ты от нее...

И снова были походные будни, снова слепни, фехтование и цыганские песни на привалах.

– Здравствуй, дорогой племянничек. – На канале закрытой связи послышался голос лорда Баренса. – Как там у вас дела?

– Мы шествуем, – отозвался я, ответив на приветствие.

В последние дни мой дядюшка не баловал меня своими беседами, лишь изредка возникая на канале закрытой связи, чтобы уточнить то численность яицкого казачьего войска, то качество конного состава, то наличие артиллерийского парка и множество тому подобных нюансов, которые могли пригодиться ему для пояснительной записки о боеспособности армии вероятного союзника, предназначенной для его величества короля Георга III.

Особенно он напирал на необходимость уточнения количества стычек с «дикарями» с подробным изложением численности сторон, хода боев и их результатов. Спору нет, лорд Баренс должен был выглядеть в глазах своего мнительного сюзерена виртуозным дипломатом, доставляющим исчерпывающую информацию, но я в результате его скрупулезности мог уже спокойно читать лекции по истории яицкого казачьего войска начиная от 9 июля 1591 года, когда впервые упоминались в летописях яицкие казаки в количестве пятисот сабель, и вверх: о схватках с ногайцами и каракалпаками на реке Утве, об усмирении башкирских бунтов, о похождениях яицких казаков на Кавказе и в сибирской линии. Думаю, Георг III, проводивший большую часть времени среди своих садов, молочных ферм и огородов, был бы весьма удивлен, узнав, что, кроме мифических диких, казаков в России имеются еще более дикие и уж совсем мифические народы, с которыми казаки сражаются. Впрочем, для него это все обозначалось ничего не значащим словом «орда», которая представлялась, вероятно, чем-то стихийным, вроде градобития или урагана.