легко, ведь она – под рукой: нельзя, дескать, ждать, пока будет измышлен ответ, и потому приходится отказываться от вопрошания. Как будто бы ожидая ответа и ожидая его все больше, не следуя-присоединяясь к существенному слову, которое приходит из самого вы-рас-спрашиваемого и не может быть вы-рас-считано вопрошателем – как будто бы здесь ожидание есть только прелюдия, а не отдельная история (самого прабытия).

Поскольку это вы-раз-мысливание истины пра-бытия (вы-рас-слушивание голоса тишины) нам и всем, кто родом из метафизики, еще чуждо, мы все рассчитываем, ориентируясь на результат, и отбрасываем то, что результата не имеет. Мы не внимаем слову в том сказывании, в котором «собственно», то есть, в данном случае, если прикинуть расчетливо, не было сказано «ничего». Мы не подозреваем и не догадываемся, что здесь уже это «ничто» есть завуалированная весть пра-бытия о том, что наша способность слышать, терпеливо внимая и выведывая, ограничена уже в основе известным. Мы никогда не прикидываем – не взвешиваем Иное, что здесь вправе быть только некоторым разговором»; он ничего больше не обсуждает, строится не на стремлении опровергнуть или доказать правоту, а единственно со взаимном перекрестном вопрошании и перерасспрашивании будит и оберегает непройденный путь постижения смысла.

Вы-раз-думывание пра-бытия никогда не отвечает само, потому что оно лишь вы-рас-спрашивая ожидает пере-садки в настраивающее-задающее настроение голоса.

И потому это вы-раз-думывание также никогда не падко на доказательства и обосновывания; высчитывания и все знающее объяснение выглядят для него странно – как произвольные утверждения, как выражение точки зрения какого-то одиночки. Если ему много дозволяется, то это потому, что к нему допускается относиться как к «поэзии» – признание, которое едва прикрывает сострадание к неспособности давать обоснование и добиваться общезначимой доходчивости, признания значимости для всех.

Но откуда вы-раз-думывание истины обретает обязательность? Из бездно основы предназначенности-призванности к простым решениям-выборам; ведь обязательность здесь никогда не есть прикованность к ранжированному порядку ступеней объяснения, а вольноотпущение в его иное постоянство наличия сущности – Вот-Тут-бытие. Ни какая-то «разумная» причина, ни какая-то «разумная» цель, ни какое-то объяснение, ни какая-то польза не могли бы здесь помешать обязательности знания «вот этого» прабытия. Но они постоянно пытаются это делать.

История мышления, соответствующего истории пра-бытия, тем более – выступающая как переход, исторически (historisch) будет представлять собой совершенно иное явление, чем история метафизики. Она принципиально избегает торжествующего, победительного начала (осуществляя осново-положение несокрытости как истины пра-бытия и пра-бытия истины) – так, что выступает против него, в сущности не признавая и не понимая его – как прогресса к более высокой «истине» в осознании его самого, при полноте побед и изобилии добычи. В будущем мышление обретает свое господство в вымалчивании тишины, в освобождении для простого, в весьма окольном, только опосредованном и не бросающемся в глаза «влиянии». Редкостное, одинокое, тихо бразднующее свои победы, из тяжкого, от которого оно никогда не отказывается, это мышление приходит и берет историческое (geschichtliche) слово. Непонятым знаком, указывающим на отголосок перехода выступает напористо наступающий конец философии, который приходится еще отрицать только лишь еще философским ученым кругам, потому что они там, где им еще мнится – как «онтология» – еще раз какое-то манящее приближение к основному вопросу метафизики, дальше всего уходят от всякого мыслительского знания.

Мышление, соответствующее истории пра-бытия, может никогда не отвечать на метафизические возражения и возражения, которые сводятся к последним сточным водам метафизики и исчерпываются ими. Но сообразное истории пра-бытия мышление никогда не имеет возражений родственному ему и согласному с ним, однако и не выражает, не глядя, согласия с ним, а более бдительно позволяет проявлятся в чистоте одиночеству возложенного на себя стражничества-хранительства и нужде-потребности того, кто задает вопросы и стремится хорошенько вслушаться в их. Со-гласие здесь никогда не приходит из одинакового звучания высказываемых воззрений, но возникает из неприятного, недоумевающего удивления по поводу без-дно-основного вопрошания; вопрос и вопрос узнаются по непреодолимой пропасти, через которую невозможно навести мост, над которой они повисают – каковая пропасть есть просвет той же самой без-дно-основы и создает определенность (Be-stimmtheit) благодаря голосу (Stimme) тишины. Здесь становятся негодными все привычные, проистекающие из учености и публичной манеры изъясняться на письме и в разговоре призывы к «пониманию» и «открытому обсуждению» и похвале и отвержению.

99. Бытийный вопрос в соответствии с историей пра-бытия

есть вы-рас-спрашивание истины пра-бытия; само вы-рас-спрашивание приносит единственно возможный ответ – в виде настоятельного вникания в просвет событования.

Но что становится в событии с «суще-бытующим»?

Как приходится вы-рас-сказывать суще-бытующее, если мы больше уже не мыслим, исходя из сущее-бытности?

Лишь теперь – идя от просвета пра-бытия – суще-бытующее не может объясняться-объявляться, исходя из своего «влияния-вклада» во что-то и исходя из своего возникновения – и столь же мало исходя из своего сущностного происхождения.

Только теперь имеется определенная основа для раз-вы-спрашивания суще-бытующего, исходя из его бытия.

Перед этим оно было только уловкой, к которой прибегали, чтобы суще-бытующее поставить на основу сущее-бытности.

100. Метафизика и бытийный вопрос. (Событие)

Взаимопринадлежность представляющего (не отбрасывающего себя прочь) проекта-наброска сущее-бытующего в целом на суще-бытность и существенного выбора человека как animal rationale, persona и subjectum лежит в основе всей и всяческой метафизики, однако от нее самой как изначальное единство в его сущении не может ни быть вы-рас-спрошена, ни помыслена, ни выражена в слове.

То, что мы, однако, видим в таком постижении смысла, направленном на метафизику, в качестве ее основы и ее внутренних границ, То, что мы, однако, видим в таком постижении смысла метафизики как ее основу и как ее внутренние границы, есть первый, еще полностью погруженный в себя отблеск со-бытия. Он только лишь отсвечивает в про-ектировании-набрасывании – вы-брасывании как выбор, делающий ставку на себя, выбрасывающий из не-сущности субъекта в Вот-Тут-бытие.

101. Проект-набросок и вы-брос

Проекты-наброски суще-бытующего на суще-бытность созвучны с их историей; между ними не может возникнуть конфликта-противоречия, но может возникнуть всякий раз только напряженное усилие взаимного согласия против видимости их раздора, которая приходит из Внешнего так, что каждый основанный на представлении проект-набросок упорно настаивает на том, на чем стоит и что разрабатывает и уже не может пониматься больше как сущность той же сущности (суще-бытности).

Но как еще уподобляется делающий ставку на самого себя проект истины пра-бытия пред-ставляющему проекту и целому своей истории? Разве не должно здесь быть разногласия, которое преодолело все и всяческое желание доказывать как маленькую самонадеянность рассчитывания-высчитывания? Необходмость разногласия проистекает не из несовместимости позиций, а из нужды-потребности основывать разрешение спора противорекущего как сущение пра-бытия, сводя его к бездне суще-бытности.