Разногласие есть превращение человека как субъекта в Вот-Тут-бытие как места настоятельного вникания в истину пра-бытия.

Проект-на-бросок просвета пра-бытия, однако, набросан самим пра-бытием; но человек должен найти [его] в Вот-Тут-бытии, в котором единственно парит полет этого броска и способствует-требует бросить жребий – сделать выбор.

102. Забвение бытия

От него, как кажется, дальше всего держится именно вся и всяческая метафизика, ведь она (метафизика) все же ставит вопрос о бытии суще-бытующего, но она ставит вопрос не о бытии и забывает – сверх суще-бытующего в его суще-бытности – именно бытие и его истину. Когда метафизика спрашивает Что (суще-бытность), она твердо усматривает ее в бес-потребности, которая не дает ни малейшего повода к раз-вы-спрашивания бытия и его истины.

Даже Ничто не способно более натолкнуть метафизику на истину прабытия как первое, что вызывает сомнение и достойно вопрошания, ведь Ничто будет так ли иначе «объяснено» метафизически. Потому в метафизике заложено забвение, забытое ею самой. Но как бы она ни называлась, а истинность пра-бытия, воспоминание-проникновение внутрь просвета пра-бытия уже осуществилась и познана как нужда-необходимость.

103. Устройство метафизики

Различение бытия и суще-бытующего удается нам с трудом, хотя на нем основано вся и всяческая метафизика и изначально было осуществлено греками[105]. Бытие выглядит как обесцвечивание-обледнение суще-бытующего, которое требуется нам для представления суще-бытующего[106]. Взятое таким образом, бытие приобщено-присоединено к суще-бытующему, будучи поставлено с ним в один ряд – и, если вдуматься, представлено тоже в формах представления суще-бытующего: бытие есть суще-бытующее еще раз, но только в его распылении, в разреженном виде.

Однако если это различение остается существовать так непроясненно и необоснованно, но уже привычно – расхоже, не вызывая никаких вопросов, то в его окружении, посредством того, что представимо ему в представлении, никогда нельзя познать само бытие в его вызывающей сомнения достойности вопрошания. Бытие скрывает так возможность своей истины и его об-основания, отпускает сущее-бытующее только в Общее суще-бытности. Это сокровение как ее не-сущность есть отвержение-отказ, которое приходит от самого пра-бытия, которое только отсылает еще пустую суще-бытность как его уродливую не-сущность прочь, в забвение бытия. Непоколебленный приоритет этого различения не только свидетельствует об отвержении, но и сам есть отвержение истины пра-бытия посредством этого. Различение как таковое в Целом, в той мере, в какой оно вообще становится познанным, раскрывает себя какому-то иному мышлению как сущение самого пра-бытия.[107] Правда, различение демонстрирует облик чего-то такого, что содеяно представлением, но на самом деле различение – и это всегда происходит задним числом – простирается лишь настолько, насколько через посредство ее осуществляется выбор прикрытия и раскрытия самого пра-бытия.

Вследствие этого отвержения своей истины пра-бытие, правда, принимает человека назад в свою сущность – к предназначенности-призванности к пра-бытию, однако так, что он обратил себя к суще-бытующему и в основе отчужден от пра-бытия (обоснованный в метафизике человек есть отпущенник в отчуждение). Закрепленный посредством этого поворот-обращение к суще-бытующему дает возможность знать бытие только как наивысшее и наиболее общее по отношению к суще-бытующему; тем самым, он, как таковой, своего рода суще-бытующее, хотя и отличен от него. Различение делает событование недоступным. И если бы когда-либо проявилось нечто от него, ему пришлось бы стать каким-то процессом в налично данном человеке, который «есть под руками» – или даже выступать-считаться – достижением-действием человека, выставлением «принципов» и условий, осуществленным через посредство субъективности. Там, где поэтому Априори определено субъективно-трансцендентально, различение в этом аспекте предстает более острым, однако так, что возможность познать в нем сущение бытия окончательно пресекается. Трансцендентально-идеалистическая трактовка бытия как суще-бытности (в смысле категорий) есть, наоборот, предварительное условие хромающего следом ученого разрабатывания категориального с превращением его в системы, которые будто бы должны освобождать себя от узости и односторонности идеалистических и подобным им позициям. Поэтому метафизики недостает внутренней сущностной силы, позволяющей в чистоте мыслить различение, исходя из которого, она оспаривает свою собственную сущность, и ее приоритет и саму значимость; то есть это значало бы – позволяющей пробить брешь в ее собственной сущности и прийти к тому, чтобы встать над самой собой. Различение бытия и суще-бытующего существенно определяет мышление только в тот момент, когда метафизика уже преодолена посредством вопроса об истине пра-бытия и устранено сопротивление пра-бытию со стороны суще-бытности и суще-бытующего. Не становится ли тогда различение упраздненным за устарелостью именно в момент завершенного знающего осуществления? Явно – оно служит тогда только еще в качестве коварного соблазна мышления, сообразного истории пра-бытия, сбивающего его с пути – в той мере, в какой оно делает попытку, исходя из различения и через обоснование его подать себя самое как, скажем, простое продолжение метафизического мышления.

Но, вероятно, эта промежуточная игра перехода нужна, чтобы познать метафизику как мышление, сообразное истории пра-бытия, так и как историю пра-бытия и поднять на уровень изначального выбора.

104. φύσις и метафизика

φύσις называет то, что мы встречаем только в грубых[108] чертах, когда мы говорим о восходящем доминировании. Восхождение подразумевает раскрытие, посредством которой особенно сущит несокрытость несокрытого, но также сокрытие и сокрытость и способность притворяться, выдавая себя за иное.[109]

Столь существенно помысленное рас-крытие остается неопределенным в себе самом и в своем характере протекания и в сущностном характере, ведь оно имеется только как несокрытость и, как таковая, одновременно как суще-бытность суще-бытующего. Это указывает на то, что восхождение (раскрытие) суще-бытующего как таковое дает возможность восходить в несокрытое, причем несокрытость подразумевает постоянство присутствия, в чем выражает себя то, что называлось бы доминированием-господством. Это доминирование-господство подразумевает, что некоторое суще-бытующее вовлекается в сущность раскрытия – следовательно, не только само несокрыто, но и в своей сущности определено превзойдением φύσις над принадлежностью к нему. Эта принадлежность к раскрывающему постоянству присутствия есть внимающее восприятие, то есть внимающее восприятие и пред-имение (в виде намерения) несокрытого как такового; внимающее восприятие есть в себе в то же время собирание в единство, которое как раз означает не одинаковость, а присутствие того, что, по-видимости, отсутствует по отношению к себе самому.

νοῦς и λόγος определяют принадлежность превзойденного-пересиленного и таким образом, – если смотреть от φύσις’а, – выделяющегося – отличного суще-бытующего к раскрытию; это суще-бытующее знает себя как человек и сравнивает и определяет себя отныне и впредь единственно из отличия от другого суще-бытующего – вместо того, чтобы определять себя из единственного отличия – из этой принадлежности.

Поэтому тогда «разум» (νοῦς, λόγος, ratio) становится признаком, отличающим от всего лишь животного в чистом виде[110]. Но сам φύσις