Для ведения черновой рутины, неизбежной в работе любого правительства, Макартур нуждался в «гражданской бюрократии», поэтому ее решили не преследовать за военное прошлое. Японские бюрократы как класс происходили из бывшего самурайства с его клановыми понятиями и близостью как к олигархам (в свою очередь «способствующим» карьерному росту), так и к «группам с особыми интересами», поощрявшим мздоимство. Макартур не приложил усилий по реформированию такой бюрократии, и в результате неперестроившаяся бюрократия вскоре стала новым центром силы в Японии.

Так как США обязались способствовать принятию в Японии новой конституции, требовалось действовать. Макартур поручил японцам представить собственный проект Основного закона, но, ознакомившись с ним, решил перепоручить проект своему аппарату. Подчиненным Макартура следовало исходить из трех основополагающих принципов: сохранение института императора; официальный отказ от войны как от инструмента внешней политики; известные феодальные пережитки — вроде института пэрства — необходимо ликвидировать. Черновой проект конституции за шесть дней подготовил старый друг Макартура, генерал Кортни Уитни (в прошлом юрист и бизнесмен, работавший в Маниле), возглавивший группу штатных правоведов СКАП. Уитни, передавая черновик японским чиновникам, заявил: «Если вы не готовы предложить японскому народу подобный документ, генерал Макартур будет действовать через ваши головы. Но если вы поддержите эту конституцию, генерал Макартур поддержит вас».

Ёсида согласился с проектом только после прямого указания императора Хирохито и обязательства Макартура гарантировать императору личную безопасность. Идея проведения национального референдума по конституции настолько испугала Хирохито и Ёсиду, что они решили выжать максимум из сложившейся ситуации. Сметливые японцы разглядели в тексте Уитни немало лазеек и юридически нечетких определений, поэтому в итоге, по словам Макартура, «император представил проект конституции на рассмотрение японскому народу». Вообще-то исторически конституция пишется самим народом (его выборными представителями) для утверждения неких фундаментальных правовых границ и ограничения полномочий национального правительства. Макартур предпочел, чтобы император представил новую конституцию на рассмотрение народа, как Мэйдзи — свою. Как отмечает биограф Макартура, Уильям Манчестер, конституцию представили от имени императора на рассмотрение народу Японии «отборные парламентарии Тодзё», оставшиеся у власти и после капитуляции. Корреспондент Марк Гейн в марте 1946 г. мрачно пошутил: «Новая конституция передана японскому народу нечистыми на руку людьми». Макартур отомстит, запретив Гейну оставаться в Японии.

Хотя «авторские права» на новую конституцию Японии принадлежали его людям, Макартур публично благодарит правительство Японии за «образцовый документ, столь близко совпавший с его личным пониманием того, в чем заключается благо для этой страны». Новая конституция претендовала на лишение императора политической власти (в действительности такого и не произошло, будучи по большому счету ориентирована на международную общественность. Более того, оставив в незыблемости принцип наследования власти и непрерывности императорского правления, Макартур с Уитни преднамеренно или по недосмотру вдохнули новую жизнь в того самого спрута, разорвать которого на куски и призван был СКАП. По закону императору предписывалось отказаться от утверждения собственной божественности, что он и исполнил в январе 1946 г. в заявлении, подготовленном СКАП и завизированном Макартуром, — формальность лишенная практического значения…

Сохранив императорский трон, Макартур, Гувер, Грю и другие, по существу, вернули консервативным кругам Японии привилегию на пользование этим «инструментом», сослужившим во времена Реставрации Мэйдзи добрую службу тогдашней элите, манипулировавшей настроениями японских подданных. Император Мэйдзи, «вернувший» верховную светскую власть, на деле стал лишь искусно сработанным «магическим жезлом» в руках иных — «высших» — сил. Взмах, и зачарованный простой люд падает ниц в упоении пред «небесной» волей императора, питающего свою мощь не только и не столько в благостном мире иллюзий и грез…

До войны любая критика в адрес японского правительства, как мы помним, каралась смертью, расцениваясь как оскорбление императора. После войны, что бы там ни утверждал СКАП, император сохранил за собой высокое звание верховного жреца синто и почитался в народе как священное возвышенное существо. Консервативные политические круги растолковывали сомневающимся, что император остался главой великой японской семьи. Поэтому критика деяний его правительства по-прежнему остается оскорблением самого императора, отца нации! В 1946 г., во время избирательной кампании, Либеральная партия Японии («либеральная» только по названию) громогласно объявила: голос против нее — голос против самого императора. Заявление получило широкий общественный резонанс, замешенный на страхе, и либералы одержали сокрушительную победу.

К концу 1951 г. подавляющее большинство из 220 тысяч человек, обвиняемых США в причастности к военным преступлениям или в пособничестве, освободили с сохранением пенсий по старости и выслуге лет, будто и не было войны! В 1952 г. Япония восстановила государственную независимость в полном объеме.[82] (Тех, кого не реабилитировали раньше, реабилитировали теперь.) Реабилитированные заняли посты советников по экономическим вопросам в правительстве, в руководстве полиции и командовании национальных вооруженных сил. В октябре 1952 г., после всеобщих выборов в Японии, парламентариями стали 139 бывших подозреваемых, незадолго до этого освобожденные из тюрем американцами.

С концом американской оккупации Японии в 1952 г. в тюрьмах оказались (или возвратились туда) лидеры левых партий; на реформах поставили жирный крест, как и на мечтах о демократии… Сокрытое золото вводилось в оборот. Америка, в свое время не решившаяся принудить японскую элиту к роли ведущих реформаторов, таким образом сама попустительствовала саботированию реформ с японской стороны. Американские олигархи спасли японских олигархов. Они решили восстановить Японию в ее довоенном статусе и, как бы это абсурдно ни прозвучало, решили не придавать закончившейся войне в Тихом океане масштабного исторического звучания. Джордж Кеннан отмечал: «Мы преднамеренно освободили былых наших оппонентов от какой-либо ответственности за их прошлые и будущие действия». Японская элита, сунув за щеку горькую пилюлю, немедля выплюнула ее, как только Вашингтон оставил ее предоставленной самой себе.

Американская оккупационная администрация упустила уникальный исторический шанс на проведение демократических реформ в Японии. Возможная победа западной демократии над японским фашизмом обернулась стычкой американских либералов с американскими же консерваторами, с потерями для обеих сторон. Одним из пострадавших стал Джордж Ачесон, высокопоставленный советник американского Госдепа в Японии. Ачесон, пусть и склонявшийся в пользу «краткосрочного решения», имел много врагов, и даже больше, чем он думал. Он, его коллеги-либералы и друзья подвергались жесточайшим нападкам со стороны закоренелых консерваторов — правых из команды Макартура, а именно: генералов Уитни, Уиллоби и полковника Бункера. Ачесон считал своими друзьями Тэрри Тэрасаки и всю его семью с 1941 г., когда тот отчаянно пытался воспрепятствовать японской атаке на Перл-Харбор. В послевоенном Токио Ачесон часто встречался с Тэрасаки и, понимая, насколько тому тяжело материально, помогал продуктами и другими вещами из запасов посольства и ассортимента гарнизонного магазина военно-торговой службы США… И, как фатум, однажды в дом Тэрасаки нагрянула американская военная полиция, провела обыск и арестовала его по подозрению в «краже американских товаров». (Таковой была метода команды Макартура, ушлой в подобного рода делишках.) В августе 1947 г. ближний круг Макартура совершил финальный разворот СКАП-1 в СКАП-2 — Джордж Ачесон тогда же решил вернуться в Вашингтон, желая лично довести до сведения госсекретаря и администрации Белого дома свою позицию по отношению к последним «инициативам» в Токио. Ачесон, взяв с собой несколько человек из своего аппарата, на правительственном самолете вылетел в Гонолулу. Близ атолла Джонстон по неустановленной до сих пор причине самолет резко сбросил высоту и вскоре, якобы из-за нехватки топлива, упал в океан. Как вспоминал один из выживших тогда, в последние мгновения жизни Ачесон, пожав плечами, грустно покачал головой: «Ничего не поделаешь…»