В то, что напоминает нам о том, какой прекрасной была жизнь до всех этих потерь.

Манфред подходит ко мне и шутливо толкает в бок.

– Выглядишь преотвратно. Что-то случилось?

Я улыбаюсь этому неуклюжему проявлению заботы обо мне.

– Спасибо за комплимент. Когда мы выезжаем?

– Подкрепление и специалист по переговорам будут на месте через тридцать минут. Этот дом пустует. Всех выселили, поскольку здание планируют снести. Это облегчает операцию. Едешь с нами?

– Если заткнешься.

– За это я тебя и уважаю, Линдгрен, – тебя не так легко сломать.

Дом на Капельгрэнд кажется заброшенным. В окнах темно. Окна нижних этажей заколочены фанерой. Видно, что стекла под фанерой разбиты. Мы сидим в машине Манфреда. Санчес, Манфред, Ханне и я. Где-то в темноте прячется отряд спецназа. Они уже осмотрели квартиру и констатировали, что там никого нет, только пустые бутылки, грязные одеяла и старые порножурналы. Ни следа ребенка. Но мы все равно решили подождать и проверить, не придет ли сюда Эмма, согласно теории Ханне.

В машине, как всегда, поет Моррисси, но так тихо, что текст едва слышно.

Она сделала это из любви, думаю я.

Одинокие прохожие идут мимо, согнувшись от ветра. Две женщины в черных хиджабах идут рука об руку со стороны Ётгатан. Наверно, направляются в мечеть.

Манфред нервно постукивает пальцами по рулю, вглядываясь в темноту. Вытирает запотевшее окно рукавом пальто из верблюжьего меха и вздыхает.

– Что, если она не придет сюда? Что, если мы ошиблись местом?

Все молчат.

Одинокий велосипедист проезжает мимо. Звонит мой мобильный. Это Жанет. В обычной ситуации я бы отключил телефон, но, увидев четыре пропущенных звонка, решил, что пока ничего не происходит и можно ответить.

– Ты должен приехать! – выпалила Жанет вместо приветствия.

– Что-то случилось?

Манфред вопросительно смотрит на меня. Но я и без него понимаю, что сейчас не время для семейных неурядиц. Но Жанет всегда было плевать на мою работу.

– Насчет Альбина… – всхлипывает Жанет. – Они его забрали!

– Забрали?

– Да, в полицию.

– В полицию? Но почему?

– Он… они… нашли.

– Успокойся и расскажи, в чем дело.

Я испытываю тревогу и одновременно раздражение. Это так типично для Жанет – позвонить мне в самый неподходящий момент и требовать, чтобы я все бросил и рванул ей помогать. Она никогда не выказывала ни малейшего уважения к моей работе, хотя получала алименты каждый месяц в течение последних пятнадцати лет. Я чувствую на себе любопытные взгляды коллег. И вижу перед собой тощее тело Альбина и его торчащие уши. Уши Жанет. И вспоминаю его слова в тот вечер, когда он пришел ко мне домой со скейтбордом и пластиковым пакетом: «Поссорился с матерью. Можно у тебя перекантоваться?» Вспоминаю его взгляд, когда Жанет вела его к машине, и как я трусливо спрятался за шторой, чтобы он меня не видел. Я никогда не был ему отцом.

– Они нашли марихуану у него в рюкзаке. И задержали вместе с этой бандой отморозков из Скугоса. Ты должен сделать что-нибудь. Ты его отец. Ты должен… – голос Жанет переходит в фальцет, и я инстинктивно отодвигаю трубку от уха.

– Но что ты мне прикажешь делать? – кричу я.

Ее крики оглушают меня, хотя трубка далеко от уха. И все в машине слышат их тоже. Точно так же она вопила, когда нашла приглашения на свадьбу в ящике письменного стола. Примитивный вопль, наполненный безграничной ненавистью и беспредельной яростью. И я словно вижу себя ее глазами. Вижу, что я за чудовище, которым она меня считает. Чудовище, бросившее ее одну с Альбином. И в ушах звучит голос мамы, слабый и усталый: «Ответственность, Петер. Надо отвечать за свои поступки».

– Я приду, – говорю я.

Я выхожу из машины под взглядами коллег. Ханне тоже открывает дверцу и выходит. Кладет руку на мою.

– Я хочу, чтобы ты остался, – говорит она.

– Я не могу, – шепчу я, встречаясь с ней взглядом.

Мне надо все объяснить. Рассказать об Альбине и Жанет, и долге, который нужно заплатить. Объяснить, что настал день расплаты. И что я всегда знал, что рано или поздно он придет.

– Я прошу тебя, – умоляет Ханне. – Я уверена, что она придет сюда.

– Мне нужно идти, – повторяю я.

Я иду по Ётгатан и замечаю бар. Красная неоновая вывеска мигает в темноте, обещая тепло и уют, и внезапно мне очень хочется пива. Только один бокал в приятном полумраке, а потом можно поехать в полицейский участок в Фарсте или пойти обратно к Ханне. Только один бокал, чтобы отвлечься от всех проблем. Это неправильно, я знаю. Правильно было бы сесть в метро или вернуться к коллегам. Но я не могу пошевелиться. Стою перед окнами и заглядываю в бар. Вижу людей и экраны, по которым показывают спорт. Вижу кожаные диваны и стаканы, светящиеся в желтом свете ламп. Мне нельзя туда заходить. Это не решит мои проблемы. Это приведет к потере последнего уважения к себе. Но я возьму только одно пиво. Кому оно может повредить?

Я совсем не понимаю Вильму. Всю неделю я делала все возможное, чтобы ей было хорошо у меня. Я читала ей книжки вслух, жарила блинчики, играла с ней. Мы кормили голубей на площади Карлаплан, смотрели, как играют в снегу собаки на Гэрдет. А когда кто-то звонил в дверь квартиры, прятались под кроватью и играли в молчанку. Но вместо того, чтобы стать ближе, она только отдалилась. Ушла в себя. Часами сидит и только смотрит на свои руки или рвет бумажки на мелкие клочки и разбрасывает вокруг себя. Мы много раз проходили мимо газетных киосков с фото Йеспера на первых полосах, но она его не замечала или замечала, но не понимала. Сама я отводила глаза от заголовков «Известный директор разыскивается». Не могла встретиться с ним взглядом, не хотела вспоминать все, что он мне сделал. Последние ночи Вильме снились кошмары. Она кричала во сне и, когда я трясла ее, чтобы прогнать кошмар, отталкивала меня и звала маму. Я хочу, чтобы ей было со мной хорошо и спокойно, но не знаю, как это сделать.

Несколько раз я ловила себя на том, что меня злит ее неблагодарность. Мне даже приходилось напоминать себе, что она только ребенок и не в состоянии осознать, в каком положении оказалась. Мой долг как взрослого сохранять терпение.

Мы идем в «Макдоналдс» – единственное, что еще доставляет ей радость. Вильма болтает о найденном на прошлой неделе кладе. Её липкая ладошка зажата в моей руке. Хорошо, что деньги и картина нашлись. Деньги решили мои финансовые проблемы. По крайней мере на время. И, конечно, я рада, что нашла картину. Она много значит для меня. Не только потому, что она ценная. Но и потому, что напоминает мне о моем детстве. Она как мост к острову, которого больше нет. К маме, тетям и их чаепитиям в квартире. К подгорелым булочкам с корицей, горячему кофе, запаху табачного дыма и чувству безопасности, которое я испытывала, сидя на коленях у тети Агаты, прижавшись к ее огромной груди.