Поэтому этот мир кризиса непрозрачен именно эпистемологически. Дело не в заговоре, напротив – прятаться не нужно, поскольку никто ничего не понимает. Придется нам построить собственную теорию нашего хозяйственно-экономического развития.

Курс рубля – это управленческий инструмент, а не показатель «успешности» или «неуспешности» экономической стратегии.

Нам нужна своя номинальная валюта, и ее проектное будущее – если оно состоится – не будет иметь ничего общего с сегодняшним «курсом к доллару», который считается тем же, что и температура тела у больного.

От экономической лихорадки не умирают, сколько бы ни твердили ученые, что от этого погиб СССР. Общества умирают от отсутствия воли к жизни, что выражается исключительно в политических явлениях, даже если экономика этому сильно помогает.

Экономика Великой Отечественной войны расширенному потреблению не способствовала. Тем не менее вопрос о распаде страны не стоял.

У нас действительно большие проблемы в хозяйстве и экономике. Частично неизбежные, исторические, связанные с тем, кто мы, где мы и откуда мы. Частично происходящие из наших ошибок и из того, чего можно было избежать и что можно было исправить. Частично (и в значительной части) сознательно навязанные нам извне нашими противниками по глобальному распределению экономических и хозяйственных благ.

И появились все эти три типа проблем отнюдь не вчера. Но экономика – это прежде всего испытание для здравого смысла. Не вернувшись к нему, мы тривиально дадим себя обмануть. Не надо забывать, что первая (и основная) экономика – это торговля. Верим ли мы «честным» торговцам? Если да, то лучше сразу закрывать лавочку, поскольку проторгуемся в дым. А «торговцы» между собой справедливо назовут нас нашим собственным не очень литературным словом «лохи» с французским ударением на последний слог.

Вся экономическая концепция, заимствованная нами именно от американоязычных «гуру» и их местных представителей, заключалась в последние 25 лет в том, что нам надо разделиться на богатых и бедных. Что именно такова экономически «эффективная» социальная организация. Потому что она американская. Бедные вынуждены будут работать, а не бездельничать на рабочем месте, как при «совке». А богатые будут эффективно управлять. Это и будет желанное высокоэффективное экономическое принуждение к труду.

Потому что от «неэкономического», «административного», «политического» (это когда судили за тунеядство) народ «устал» и новый вид плетки встретит с радостью. Богатые же будут с неизбежностью самыми умными и успешными – за счет грызни друг с другом – и будут зачем-то создавать новые отрасли экономики, которые был якобы не способен создать СССР.

Богатых в сжатые сроки создать можно было, только раздав им государственное имущество. Что и было сделано. Раздающие, разумеется, раздавали себе, еще раз себе и снова себе. И потом уже себе. Логично, что при таком способе обогащения создавать что-либо новое не только не нужно, но и вредно для целей обогащения.

Более того. При таком способе обогащения сильно мешает многое из того, что уже есть, но улучшать имеющееся и реорганизовывать – и недосуг, и головная боль. Проще ликвидировать. Так и произошло, в результате чего Россия ушла со многих внешних рынков и освободила многие внутренние.

Что «честных торговцев» очень порадовало. Для того и старались. Конкуренция ведь. Пресловутая «капитализация» (до нее «развились» далеко не все приватизаторы) состояла в том, чтобы обесценить государственное имущество за счет сознательно организованного системного странового хозяйственно-экономического кризиса, на что и были нацелены «экономические реформы», а потом продать «уже капитал» на Запад. Куда и уехать с деньгами.

Это, собственно, все, что полностью устраивало западных хозяев положения, поскольку так они получали еще и политические рычаги внешнего управления Россией. Вторую серию этого же сценария мы наблюдали в президентский срок 2008–2012 годов как приватизацию уже не госимущества (хотя с ним еще не закончили), а финансовых бюджетных потоков. Пусть государство заплатит за лечение не больницам, а нам, в нашу страховую компанию, мы заберем сверхприбыль, ну а что останется, то уже так и быть, пусть врачи забирают. И все остальное тем же способом.

Но в такой системе экономического принуждения к тому, чего собственно нет (потому что новой экономики никакое бизнес-сообщество создавать и не собиралось, да и не умеет), проблемой бедных (то есть массы населения) стала уже не эксплуатация капиталом, а абсурд их ненужности. Собственно, на территории ликвидации хозяйства население не нужно. Его нужно сокращать. Тех, кого государство вырастило и выучило успешно раньше, нужно забрать за границу, а остальные как-нибудь сами пусть вымирают помаленьку.

Но остающиеся новые бедные все равно голосуют – это неизбежное слабое место системы «демократии». Значит, им нужно все-таки что-то дать. Поэтому либеральные «капитаны бизнеса» в конце концов согласились, что часть сырьевых доходов придется поменять на импорт – и на нужное, и на ненужное, – чтобы как-то откупиться от населения. И что делать это будет государство, так как у них самих рука не поднимется делиться.

Возник тактический политический консенсус «бизнеса» и власти. Институционально он оформлен как доминирующее положение «Единой России». Ходорковский, кстати, был обречен на свою судьбу самим «деловым сообществом» России, поскольку он в эту концепцию «общественного договора» не укладывался. Он хотел забрать все. А приватизации Газпрома не произошло. Россия не распалась, а нефтянка была деприватизирована.

Такое положение может быть только исторически временным. Собственно, все это уже было в позднем СССР. Мы все – и народ, и власть – тогда стали боятся создавать новую деятельность. Потому что это труд, издержки, риски, проблемы – и политические, и экономические. Реальные политические идеологии коммунизма и капитализма потому и воевали друг с другом до победного конца, что обе они использовали строго один и тот же экономический миф об изобилии, которое даст (должна дать) человеку научная власть над природой («технологии»). И уже так хотелось этого изобилия, расширенного потребления – и в обмен не на труд и проблемы, а в результате различных экономических «чудес». Хотя в плане экономического порядка в СССР имелся именно капитализм – государственный, максимально монопольный (к чему любой капитализм и стремится), с управляемой конкуренцией-соревнованием крупных корпораций, а потому максимально эффективный в экономической борьбе с США, несмотря на существенно меньшие ресурсы.

Проблема СССР – не изжитая до конца и сегодня – была и остается управленческой и заключалась (заключается) она в том, что населению обещали справедливую экономическую систему, обещают и сегодня. Что неверно – ни одна экономическая система не может быть справедливой как стремящаяся по своей сущности к концентрации богатства – неважно, в чьих конкретно руках. Справедливость – это работа исключительно для государства, это показал еще Платон.

Управление экономикой и управление справедливостью нужно разделить. Но в СССР трудовое вознаграждение было системно совмещено с социальным обеспечением, что и называлось в народе «уравниловкой». Оба предоставлялись по месту работы, в трудовом коллективе. В результате невозможно было управлять ни гарантиями, ни трудом. А социализм ведь означает не равенство, а солидарность, которая возможна только при справедливом политическом порядке и, значит, распределении. Уравнительное распределение справедливым не было.