которой к тому времени с продуктами питания было совсем не блестяще, чудодейственного, как пытались всем нам внушить, препарата «Гербалайф» – для похудения. Как это по-нашему: живем чуть ли не впроголодь, а похудеть охота… Вот уж поистине загадочная русская натура…

Возле Киевского вокзала и в десятом часу вечера двигалась под моросящим дождем густая толпа несчастных людей: торговали с рук всем – кто чем мог. Тогда вся Москва превратилась в большой базар – чтобы хоть что-то заработать, люди стояли шпалерами даже вдоль улицы Горького, в сотне метров от Кремля, предлагая купить то, что отыскалось в домашних «закромах», или перепродавая то, что было куплено подешевле в другом месте… Ничего не поделаешь – свободное предпринимательство, рыночные отношения… Рынок, дикий, неорганизованный, но зато и мы сподобились войти в него…

Заметил я в толчее привокзальной площади женщину – она продавала пиво из авоськи. И показалась мне эта женщина маленькой, жалкой, беззащитной…

– Хочется взять у вас пивка, но не во что, – сказал я ей.

Женщина кинула на меня взгляд и узнала, ойкнула, запричитала:

– Найду, миленький, найду… Вы же наша «родная кровь»… – И, суетливо пошарив по карманам неказистого плаща, достала старенький полиэтиленовый пакет. Только прижал я к груди покупку, боясь, что пакет разорвется, вдруг как из-под земли появился милиционер.

– Что артисты покупают? – спросил он, слегка улыбаясь.

– Пиво, сынок, «Жигулевское», – ответил я, довольный покупкой, и направился к своему троллейбусу.

За спиной у меня что-то шлепнулось, лязгнуло, треснуло… Одновременно раздался жалобный крик…

Оглянувшись, я увидел, что женщина стоит на коленях перед авоськой с разбитыми бутылками и, рыдая, выискивает в осколках уцелевший товар.

А милиционер, заложив руки за спину, как ни в чем не бывало уже удалялся…

Я бросился к «торговке». Возле нее быстро собрались сочувствующие люди, объясняли мне, что случилось.

– Он, подлец, – показывали они на стража порядка, – поднял авоську над головой и бросил на асфальт!..

– Что вы сделали?! – совершенно не владея собой, закричал я.

А страж невозмутимо-спокойно и с той же легкой улыбкой бросил мне:

– И вас можно привлечь!.. За то, что способствуете спекуляции!

Онемевший, стоял я перед ним и чувствовал, как дрожит мое тело: то ли от озноба, то ли от возмущения хамством представителя правопорядка, то ли от своего бессилия…

В троллейбусе встал я на задней площадке, спиной к пассажирам, смотрел в окно на удалявшиеся лужи. Воспаленно думалось: «Что с нами происходит? Откуда столько злобы и жестокости? Во время войны уж сколько горя было, сколько слез, но такой остервенелости в глазах не припомню… Людей одолевали холод и голод, но такого безграничного грабежа и насилия не было… Нет!»

От троллейбусной остановки я переходил к дому по мостику через реку Сетунь. Вдруг толчком, грубо отшвырнув меня к перилам, пробежали вперед два рослых парня и, развернувшись, застыли передо мной, словно статуи. Я замер, остановился. Предчувствие недоброго холодком пробежало по телу. Они молчали. Один в платочек высморкался, другой чавкал жевательной резинкой…

– Разрешите пройти, – сказал я и сделал шаг вперед по мостику.

Они приняли «стойку», как в боксе.

– Поговорить надо.

– Слушаю вас, – ответил я, стараясь не раздражать «мальчиков».

– Деньги есть? – спросил тот, что чавкал.

Молнией пронеслось: «Шапка на мне норковая, пальто приличное, костюм и туфли концертные… Тюкнут дядю – и в речку, и тело его унесет Сетунь в Москва-реку…»

– Ребята, какие деньги? Я – артист, пенсионер. Вот пивком могу поделиться, – говорил вежливо, не теряя достоинства. И ждал приговора. Увидел – в их остекленевших глазах что-то происходит. А сам думал: «Узнали бы… Может, тогда хоть физиономию оставят неисковерканной».

Молчали молодцы. Молчал и я. Сколько секунд так пялились мы друг на друга – не знаю, но казалось тогда, что долго, очень долго.

Потом тот, что был пониже ростом, вынул изо рта жвачку, не спеша приклеил ее к перилам моста, сказал дружку:

– Говорил же тебе, б…! – И быстро прошмыгнув мимо меня, направился к домам, прозванным у нас «цековскими», «кагэбэвскими». За ним, втянув шею в воротник, поплелся и второй. Узнали, спасибо.

Дома рассказывал жене и дочери о случившемся и потягивал пивко, которое проглатывал с трудом – мешал комок в горле…

Сентиментально? Да уж чего сентиментальнее… Почему же так неуютно живется нам? Не оттого ли, что с рынком одни резко обогатились, другие – страшно обнищали?

Не оттого ли, что прилавки запестрели импортным чтивом, сцена и экран развлекаловкой, эстрада оглушает громкой и пошлой музыкой? Неужели таким путем будем возрождать духовность?!

Всё! К чертям собачьим всякие волнения! Сказали же врачи: «При вашем диабете…»

И все же… как будем поднимать Россию?.. И кто?..

Кто ваши дети?

«Ваши дети пошли по вашим стопам?» Этот вопрос мне не раз задавали вслух из зала. А вот вопросы, которые предпочитают задавать в записках: «Актеры устраивают своих отпрысков во ВГИК по блату?», «Зачем бездарных детей актеры тянут на экран, на эстраду?»

Утверждать, что такие иронично-ядовитые вопросы задаются без оснований, не буду. Отвечать только «да» или только «нет» – погрешить против истины: в жизни бывает и так, и этак…

Но не видеть того, что наше искусство обогатили своим талантом дети выдающихся мастеров, – несправедливо. Вот, почти не задумываясь, называю: Мария Владимировна Миронова – Андрей Миронов, Рубен Николаевич Симонов – Евгений Симонов, Александр Николаевич Вертинский – Анастасия и Марианна Вертинские, Алексей Дмитриевич Попов – Андрей Попов, Аркадий Исаакович Райкин – Константин Райкин, Евгений Александрович Евстигнеев – Денис Евстигнеев…

Правда, список таких счастливых родителей значительно короче другого списка. Списка родителей, страдающих оттого, что они в свое время заставили идти по своим стопам собственных чад, вовсе не предрасположенных к этой профессии. И сколько же из-за этого случилось человеческих трагедий, сколько оказалось несложившихся творческих судеб, сколько появилось неудачников, обвиняющих в своих бедах кого угодно, только не себя!..

Работая во ВГИКе, я испытал немало штурмовых натисков на себя и своих ассистентов со стороны известных коллег. Тут было все: и мольбы, и слезы, и угрозы!

А спустя десяток лет с удовлетворением думал: «Как здорово, что удалось избавить родителей от мучений, а молодых людей от злобы, зависти к преуспевающим сверстникам».

И вот что поразительно: никто из неудачников не хотел признаться самому себе, что профессию он приобрел по недоразумению. Отсюда вечное нытье: не та роль (хотя и такое бывает), не тот режиссер (и это случается), не тот партнер (тоже бывает)… Если в театре не дают ролей, а в кино не приглашают – это чьи-то интриги!