Зарецкий и Астрос первыми тебя предадут, взвалят на тебя все мои прегрешения. Нужен заступник, защитник. Тот, кому бы я мог передать не только власть, но заботу о тебе и о матери. Кто мог бы заставить всю сволочь сидеть по углам. Есть такой человек, ты знаешь. Я ему верю, вижу его душой. На него положись…

Белосельцев, услышав тоскующую безнадежную исповедь Истукана, не испытал к нему ненависти, но лишь странное, мучительное сострадание. Перед ним стоял человек, обреченный на Ад. Расставался с земным бытием, с травой, синим небом, с цветущей душистой клумбой, с женой и дочкой, с земными деяниями. Через минуту охрана поведет его к черной машине, которая, как катафалк, помчит его в морг, где его уложат на холодный мраморный стол, молчаливые хирурги вонзят ножи, вырвут из остывшего трупа черную изрытую печень, фиолетовое, в рубцах и кавернах, сердце, станут возиться и хлюпать, проникая руками в резиновых перчатках во все углы его мертвого тела.

– Давай я тебя поцелую… Прости меня, дочка. – Они обнялись, стоя на солнечной веранде, и было видно, как по щекам Истукана бегут слезы.

Охранники бережно взяли его под руки, свели по ступеням, осторожно посадили в машину. Кортеж, мерцая темными стеклами, объехал клумбу и удалился в аллею, мигая рубиновыми хвостовыми огнями.

Дочь вернулась на веранду.

– Я согласна с вашими предложениями. Даю согласие на устранение Астроса и Зарецкого. Держите меня в курсе дела.

– Каждый шаг буду с вами сверять, – скромно ответил Гречишников, целуя протянутую на прощание руку.

Они выехали из усадьбы. Помчались по голубому вечернему шоссе. Навстречу с шелестом мелькнул лимузин. Остановился перед узорными воротами усадьбы. Медленно въехал под деревья.

– Избранник, – сказал Гречишников, и глаза его торжествующе сверкнули.

Белосельцев устал от обилия невероятных впечатлений. Хотелось уединиться, закрыть глаза. Он попросил Гречишникова доставить его домой, но тот произнес:

– Все великое делается молниеносно. Ты мог сегодня увидеть, каким темпом развиваются события. «Проект Суахили» обретает дополнительное ускорение. Сейчас ты пересядешь в машину Астроса, и вы навестите Граммофончика. Он уже ждет вас.

У Триумфальной арки их «мерседес» остановился, но не прождал и минуты, как к нему причалил высокий короб джипа. Дверь тяжелой машины растворилась, и Белосельцев нырнул в темную бархатную глубину. На велюровых сиденьях сидел Астрос. Дружелюбно усмехнулся, сунул пухлую теплую руку.

– Граммофончик пригласил нас к себе. Я предложил ресторан, но жена пришила его к подолу и, как собачку, выводит два раза в день погулять. Что ж, посмотрим его новое жилище. Говорят, он собрал в запасниках Эрмитажа и Русского музея отличную коллекцию живописи.

Купив по дороге букет белых роз – «для мадам», как выразился Астрос, – они нырнули в старые переулки, где в окружении особняков, уютных храмов, милых московских двориков, властно отодвинув их в сторону, окружив очищенное пространство высокой чугунной оградой, высился блистающий дом, заостренный, со множеством куполов и башен, драгоценно застекленный, похожий на ледяной кристалл, победно вонзивший в небо отточенную вершину. В этом доме, презревшем робкую архитектуру старой Москвы, утверждая победу агрессивного стиля, поселилась новая победившая аристократия.

Целый этаж занимал лидер преступной группировки, контролирующий московские вещевые рынки. Несколько соединенных вместе квартир выходили сразу на все четыре стороны света, и оттуда властный хозяин мог созерцать Кремль, Академию наук, Останкинскую башню и Дом Правительства. Еще один этаж занимал архиепископ, которого прочили в Патриархи и который, приезжая домой на черном «кадиллаке», протягивал шоферу для поцелуя пышную, усыпанную перстнями руку. Огромную квартиру подарил своей любовнице известный банкир, устроив ей спальню из янтаря, ванную из родосского мрамора и зимний тропический сад, в котором летали живые бабочки. Женщина жила уединенно, но иногда ее видели ночью – без одежды стоящую на балконе, будто собиравшуюся полететь к рубиновым звездам Кремля. Тут же поселился богатый азербайджанец, о ком поговаривали, что он – торговец наркотиками. К подъезду его провожал взвод русского спецназа, короткими перебежками прочесывая маршрут, по которому быстро проходил маленький черный человечек на кривых ногах, с огромными, как собачьи хвосты, бровями. Рядом обитал Министр труда, чья родня переселилась в Америку, и он жил одиноко, изредка устраивая празднества, куда съезжались прелестные длинноногие женщины, похожие на манекенщиц Юдашкина. Среди этих вельможных персон жил Граммофончик, занимая не полный этаж, но лишь ту его часть, что смотрела поверх железных крыш и церковных куполов в туманную московскую даль с останкинским шприцем, который, наполнясь ночью голубоватым раствором, вонзался в больную набухшую вену Москвы.

– Можно навестить великого отшельника и мудреца? – спросил сквозь кожано-стальную дверь Астрос, когда звонок, мелодичный как клавесин, воспроизвел мелодию Скарлатти и в отворившуюся дверь глянуло лицо хозяйки, молодящееся, сочное от целебных примочек, млечно-румяное от искусного грима, с пикантной родинкой над смешливой губой.

– Здесь чертог уединенных грез и размышлений? – переступил порог Астрос, вручая хозяйке пышный букет роз, удостаиваясь обворожительной улыбки, судя по которой его здесь любили и ждали.

– Он слегка нездоров и расстроен, – шепотом, указывая глазами на длинный коридор с далекой светящейся гостиной, произнесла хозяйка, слегка приоткрывая слабо застегнутую блузку, в которой едва умещалась свободная, не стесненная грудь. – Мы постараемся его не утомлять, верно?

– Не слушайте ее! – раздался издалека громкий, знакомо-трескучий голос Граммофончика, нетерпеливо требовавшего к себе гостей. – Она мучает меня своими таблетками, охраняет, как овчарка!

Эти последние слова он произнес, когда гости переступали порог гостиной. Протягивал им длинные, с трепещущими пальцами руки.

– Мы пришли навестить вас, засвидетельствовать наше почтение. Ваш уход из общественной жизни ощущается нами как утрата. Нам не хватает вас, не хватает вашей кипучей энергии, вашего неутомимого интеллекта. Без вашего романтизма общественная жизнь стала черствей, эгоистичней, бедней. Мы пришли окропить себя «живой водой» ваших мыслей и чувств. – Все это Астрос произнес, не выпуская из рук трепещущие персты Граммофончика, и тот, полузакрыв глаза, благосклонно внимал, и было видно, что он испытывает наслаждение.

– Всему свое время, свои сроки, – печально улыбнулся он, – новые времена, новые герои, новые гимны. Этика мудреца и стареющего политика, этика утомленного жизнью патриция состоит в том, чтобы вовремя отступить, уехать из многошумного Рима, уединиться на вилле, провести остаток лет в благословенном одиночестве, в размышлениях, среди любимых статуй и свитков, разглядывая трофеи галльских походов. Уходить надо величественно и спокойно, как уходит вечернее солнце, оставляя после себя долгий закат. – Он закрыл глаза и тихо понурил голову.

– Вы блестящий трибун и ритор. Без ваших речей нынешний сенат косноязычен и глух. Без ваших деяний политика напоминает бронзовый, позеленевший подсвечник, с которого убрали свечу. – Астрос тонко уловил стиль разговора, поддерживая образ опального изгнанника, которого играл хозяин. – Но поверьте, вы не забыты. Оставленное вами место ждет вас. Никто не сможет заменить вас. Мы, ваши друзья, вернем вас в сенат, вернем вас России.