Понятно, что эти храбрецы, осознав, что в борьбе с сильным Романом Дебрянским попросту сложат буйны головушки, развернулись и вместо Брянского княжества прибежали к нему. Вроде как к сестрице, а больше просто зная, что он против Миндовга пойдет обязательно, потому что если не он против Миндовга, то Миндовг против него.

Но Даниил не хуже братьев понимал, что запросто Литву не осилит, а если ввяжется всеми силами сам, то станет легкой добычей для других. Воевать с Миндовгом можно было только в союзе с кем-то еще. Предстояло найти с кем.

Мазовше, может, и не помешали бы литовские земли, но едва ли сейчас они в это ввяжутся. Беле и подавно не нужна такая головная боль. С ятвягами лучше не связываться самому… Оставались половцы, которых можно просто нанять, и ливонцы… Вот уж никак не думал, что будет договариваться с ливонцами!

К утру Даниил Романович уже твердо решил отправить посла к Андрею фон Стирланду с предложением Ливонскому ордену выступить вместе против Миндовга. Конечно, к предложению следовало добавить неплохие деньги, иначе оно не будет иметь веса. Вообще-то он мог и не ввязываться в драчку литовских князей, но допустить усиления враждебно настроенного Миндовга было нельзя. Именно поэтому Даниил рассчитывал на участие в походе и ливонцев, Стирланду тоже ни к чему крепкая Литва под боком.

Утром с трудом продравшие глаза после сна братья, узнали, что князь с рассветом уехал во Владимир, а им велел располагаться и следить за своей дружиной, чтобы не было вольности во избежание неприятностей со стороны горожан. Ни они не интересовались делами сестрицы, ни Мария не озаботилась пребыванием братьев в своем доме. Всем по-прежнему распоряжался верткий и сметливый Андрей, за которым неотступно ходила Устинья, требовавшая объяснить, что за люди приехали ночью.

Так началось новое противостояние Даниила и Миндовга, закончившееся для них весьма неожиданно…

Галицкая дружина выступала против Литвы вместе с Волынью, нанятыми половцами и Ливонским орденом. Поговаривали, что и ордену пришлось хорошо заплатить. Ливонский Новогрудок жаждал денег не меньше, чем любые другие наемники. Даниил зубами скрипел:

– Им нужнее, чем мне, у них Миндовг совсем под боком, и я же им платить должен?!

Василько усмехнулся:

– А ты на них Батыя натрави, вы же ныне друзья…

Не успел договорить, как увидел побелевшее от гнева лицо брата:

– Поганых на своих же наводить?!

– Тю! Каких своих-то? Литва не поганые, что ли?

– Поганые, – чуть растерялся брат. – Только все одно, они ближе. И жена у меня литовинка…

– Даниил, ты что говоришь-то? Наша бабка половчанка, а с половцами только ныне воевать перестали.

И снова Василько был прав, но Даниил почему-то чувствовал, что приводить татар вместе с собой на других не дело.

Миндовг умел, словно дикая кошка, падать на все четыре лапы и вовремя огрызаться. Не успели галичане и волыняне выступить против него в поход, как хитрый литовец… договорился с Ливонским орденом, обещав Андрею фон Стирланду хорошие деньги в свою очередь, а еще завещать земли своих племянников!

Узнав такую новость, Даниил даже с удовольствием хлопнул себя по колену:

– Вот же хитрец! Перекупил Стирланда, да еще и чем?! Тем, что ему не принадлежит! Обещать Жмудь, которая племяннику принадлежит…

Но можно было сколько угодно смеяться, а в противостояние уже ввязались. Но когда Даниил с Васильком узнали еще одну новость, то вовсе дар речи потеряли. Миндовг просил его… крестить! Было от чего дивиться, уж кто закоренелый язычник, так это дядя Даниловой жены! В приметы верил безусловно, сыновей воспитал по всей строгости своих неписаных законов, вырастил из них зверенышей. Вошедший в возраст княжич должен был уйти в лес со своим наставником с одним только луком и ножом и прожить там определенное время безо всякой помощи, сам добывая себе и пропитание, и защиту. Если просил помочь, то домой возвращался уже не наследником.

Старший сын Миндовга Войшелг испытание не просто выдержал, рассказывали, что хуже татар, такого зверя земля еще не видывала, для него человеческая кровь что водица в весеннее половодье.

И вдруг Миндовг собрался креститься? Для него под кого-то встать хуже смерти, как же согласился папе Иннокентию подчиниться? Вот диво дивное… Правда, перед тем в Риге крестился Товтивил, став Теофилом, только это мало что изменило.

Отправив на Миндовга свое войско с новокрещеным Товтивилом-Теофилом, Васильком и нанятыми отрядами, Даниил занялся домашними делами. А были они тоже весьма значительны…

Даниил уже сколько времени стоял на коленях перед образами, но молитвы никак не читались. Мысли то и дело скатывались на ненужные, как считал сам князь, сомнения. Даже разозлился, о чем тут же рьяно попросил у Господа прощения. Просьба получилась куда душевней, чем попытка прочитать молитву. Поняв, что ничего толкового не получается, князь поднялся с колен, сел в сторону на лавку, застеленную богатым ковром, задумался, глядя на пламя лампадки.

Кирилл, как в обители со Львом пожил, изменился, словно узнал про жизнь что-то такое, чего раньше не знал, просветлел, что ли? Иногда Данила ему завидовал, хотя бы потому, что может уйти в обитель и жить среди монахов. Мелькнула мысль: а кто тебе не дает? С княжеством Василько справится, сын уже взрослый, тоже обойдется… Тут же осадил сам себя: не один Лев у него, еще и Романа пристроить надо, и Шварна, и вон Устинью с Соней тоже. У отца забот полно.

Понял, что лжет сам себе, что не о детях думает в первую очередь, а если и о них, то только об их женитьбах или замужествах, чтоб выгодней получились. А больше всего забота о самом княжестве, как его сберечь, не дать соседям растащить по кускам, а татарам себе захватить. Вон как испугался, когда хан Галич потребовал! Так разве это плохо? И Кирилл говорил, что добро, когда князь о княжестве больше, чем о своей шкуре, думает.

Вот его боль – Кирилл. Почему ушел, почему он так против объединения с Латинской церковью? Неужто власть свою потерять боится? И сам себе ответил – нет! Как раз этого Кирилл не боялся совсем, но упорно держался своего обряда, не желая даже слышать о латинянстве. А теперь Кирилл там, у Ярославичей, а он здесь словно один остался. Единственный друг остался у князя – брат Василько, но и тот за объединение. Даниилу очень не хватало Кирилла.

Вдруг в комнату заглянул дворский Андрей:

– Данила Романович, там грамотку от митрополита привезли, гонец приехал.

Даниил улыбнулся, легок митрополит на помине!

– Давай сюда!

Кирилл писал интересные вести, о том, как душевно принимали его во Владимире-на-Клязьме, в Ростове, Суздале, Переяславле… Что рассказывал Александр Ярославич о Каракоруме, как один за другим возрождаются города, поднимаются новые соборы, основываются монастыри. И все время подчеркивал единство веры, то, что епископам и пастве даже в голову не приходит обсуждать объединение с Римской церковью.