— Знаешь, — сказала я, подумав. — Просто невероятно, что ему не хотелось просто все время заниматься со мной сексом. Ну, в том смысле, что какой вообще тогда прок от Кристофера? Черт, какие ужасные вещи я говорю. Но это ведь правда.

Несколько мгновений мы обе молчали.

— Твою мать, — произнесла наконец Либби. — Ты по-настоящему от него уходишь. По-настоящему становишься свободной!

— Ага.

— Это абсолютно верное решение.

— Я знаю. То есть, надеюсь, что верное.

— Но не спеши ввязываться во что-нибудь новое. Например, не принимайся немедленно трахаться с дядей Боба.

Я закатила глаза.

— Это вряд ли.

— Ага! — воскликнула Либби, улыбаясь во весь рот. — Значит, ты не отрицаешь? Ведь ты о нем говорила, когда рассказывала про свой возможный роман? Я так и знала! Ну ты и засранка!

— Может, ничего и не получится. Кажется, я приняла всю эту историю слишком близко к сердцу. На самом деле он не испытывает ко мне никаких чувств, да и я к нему, в общем-то, тоже. Мы просто друзья. Я встречаюсь с ним на этой неделе, чтобы вместе пообедать, но в этом нет ничего такого. К тому же он не свободен…

— Ага, типа женат на тете Боба!

— Вот именно. Хотя на самом-то деле они не женаты. В любом случае все это неважно, потому что я не слишком люблю рикошетные отношения. Ничего не выйдет.

— Он вообще такой, сексуальный. Но очень старый.

— Да, Либ, я понимаю.

Я поставила на стол пустую чашку.

— Большое спасибо за чай. Ладно, пора заняться переездом.

— Удачи.

Прежде чем уехать из Торкросса, я полила спатифиллум, но, конечно же, брать его с собой не стала. Большую часть своих книг я тоже пока оставила тут — чтобы забрать как-нибудь в другой раз, и в результате все, чему предстояло составить радость моих последних дней, уместилось в три картонные коробки и один большой чемодан. У Беши тоже была своя небольшая коробка, в которую мы уложили ее одеяло, три теннисных мячика разной степени потрепанности, резиновый мяч, две изгрызенные сыромятные косточки, упаковку сухого корма и две банки собачьих консервов, которые оставались в буфете. Я сложила все неразобранные документы и банковские уведомления в несколько бумажных пакетов и впервые за долгие годы взглянула на чистый письменный стол. Ощущение было такое, будто я умерла или превратилась в человека, на которого повесили печальную обязанность освободить дом от разного ненужного старья, оставшегося тут после меня. Большую часть бумажек я выбрасывала почти не глядя. Это можно было бы сделать сто лет назад — вероятно, тогда я не чувствовала бы себя здесь такой несчастной. Я взяла ноутбук, провода, книги, которые были нужны для статьи, блокноты, свою лучшую ручку, гитару, сумку с вязанием, кастрюлю для варки варенья, корабль в бутылке и упаковала все крайне бережно в чемодан, будто это были единственные вещи, которые я брала с собой в загробный мир. Затем я поместила коробки и Бешу в машину и еще раз поднялась по ступенькам дома, чтобы взять гитару и мешок с книгами по самосовершенствованию и проверить, не забыла ли я чего. Спускаясь обратно, я наткнулась на Рега, он обрызгивал гербицидами трещины в плитках, которыми была выложена дорожка около его дома.

— Сегодня небо вроде посветлее! — сообщил он мне.

И впервые в жизни я не стала просто ему поддакивать.

— Нельзя убивать все живое только потому, что оно вам не нравится, — сказала я. — Может, оставите наконец мир в покое?

Я выехала из Дартмута, и вскоре из светлеющей мглы появился Старт-Бей, похожий на закрывающую скобку в книге о природе. В скобках рассказывалась история о море. А за скобками была земля — зеленые, красные и голубые поля и накатывающие на них, подобно гигантским волнам, холмы. Там и тут виднелись нежные кустики подснежников, грубо приметанные заплатки утесника, а вдоль узкой дороги бежали дома, окруженные желтыми розами и мимозовыми деревьями. Желтые шарики бутонов мимозы были похожи на модельки молекул. Цвести им было еще рано.

Если я извинюсь, Кристофер примет меня обратно? Я представляла себе, как он приходит домой с букетом цветов и обнаруживает, что меня нет; он идет к Либби, чтобы заставить ее рассказать ему, где я. Дальше в моей фантазии он появлялся в Торкроссе одновременно с Роуэном, который узнал о моем местонахождении примерно тем же способом, и я просила Кристофера уехать. Но что если Кристофер приехал бы за мной, с этими своими цветами, а Роуэн — нет? И что это были бы за цветы? Зная Кристофера, я могла бы догадаться, что он выбрал нарциссы из Роял-авеню-гарденс. «Малыш, природа принадлежит всем» — вот как он ответил бы, когда я отчитала бы его за вандализм. Потом я сказала бы, что именно поэтому муниципалитет их там и сажает, и мы бы крупно поссорились. Все равно я терпеть не могла запах нарциссов. У меня в голове стучали клавиши старой пишущей машинки — размышления бежали страница за страницей, и когда очередной лист заканчивался, я представляла себе, как — дзынь! — выдергиваю его из каретки и прямиком отправляю в мусорное ведро. Вот оно как: теперь я избавлялась от написанного еще до того, как оно успевало появиться на свет.

Мой домик в Торкроссе казался чистой страницей, на которой еще ничего не было напечатано. Распаковать свои вещи мне толком не удалось, потому что у меня там почти не было мебели, в связи с чем я несколько часов сидела на стуле и смотрела в окно. Мимо иногда проходили люди, и в какой-то момент по берегу пробежала женщина с дочкой — они вместе влетели, подняв фонтан брызг, в ледяное море. Бородатый мужчина установил у скал штатив и начал фотографировать камни. Приблизительно через час под окном прошли двое: женщина, похожая на гору, и мужчина, похожий на отшельника. Я бросилась к двери и выбежала на улицу, почти не сомневаясь в том, что это Ви и Фрэнк, которые приехали меня разыскать, — я была так рада и благодарна. Но при свете дня стало очевидно, что это не они. Эти двое говорили с валлийским акцентом, и у них был вест-хайленд-уайт-терьер. Я вернулась в дом.

В шесть часов все за окном резко перекрасилось в сумеречные цвета. Море и небо стали одинаково чернильно-синими и превратились в общий размытый фон, разрезанный иссиня-черной полосой темнеющего горизонта. Мне захотелось это сфотографировать. На снимке все получилось бы синим, и полосы песка, моря и неба почти не отличались бы друг от друга. Когда стало слишком темно, чтобы смотреть в окно, я устроилась перед камином на огромном старом диване, укрывшись одеялом и захватив с собой бутылку вина, которую дала мне Либби. Я пила, пила и вскоре уснула, а тем временем какая-то космическая сила залила чернилами оставшиеся кусочки неба. Ночью мне несколько раз показалось, будто у меня звонил мобильный, но, проснувшись, я не увидела на дисплее никаких пропущенных звонков.

Утром в понедельник мне позвонила мать. — Ты никогда не подходишь к домашнему телефону! — набросилась она на меня. — Я, пожалуй, вообще перестану туда звонить — буду всегда набирать тебе на мобильный!